— В моем возрасте, — сказал он, — никто не поправляется от такой болезни. Я должен привести свои дела в порядок.
Мадам Дюбарри стояла у его постели, но он печально покачал головой, посмотрев на нее. Самое большее огорчение причиняло ему расставание с ней, однако она должна покинуть его… ради нее самой и ради него.
Она ушла с неохотой. Бедная мадам Дюбарри! Человек, который стоял между ней и ее врагами, быстро терял силы. Король продолжал спрашивать о ней, после того, как она ушла, и чувствовал себя неутешно без нее. С того времени я ей определенно сочувствую. Я бы хотела быть с ней более доброй и откровенной. Как горько она, должно быть, чувствует себя теперь, и ее горе смешивается со страхом, что станет с нею, когда уйдет ее защитник?
Он, вероятно, нежно любил ее, поскольку постоянно откладывал покаяние в грехах, на котором все настаивали, считая, что, исповедовавшись, он должен будет распрощаться с ней, поскольку только таким путем может получить отпущение своих грехов; все время он, вероятно, надеялся, что выздоровеет и сможет вновь послать за ней и попросить вернуться к нему.
Однако одним майским утром состояние короля ухудшилось настолько, что он решил срочно послать за священником.
Из своих окон я видела тысячи парижан, прибывающих в Версаль, чтобы присутствовать здесь в момент смерти короля. С содроганием я отвернулась от окна. Мне показалось неприглядным зрелище, когда продавцы продовольствия и вина, исполнители баллад и песен располагаются лагерем в парке, словно в праздник, а не в траурные священные дни. Парижане были слишком реалистичными людьми, чтобы притворяться скорбящими, они радовались, поскольку уходила одна власть, а все свои надежды они возлагали на новую.
В покоях короля аббат Мадо ожидал вызова. Я слышала, как кто-то сказал, что впервые более чем за тридцать лет — когда он был поставлен в духовники короля — его позвали выполнить свои обязанности. До этого у короля не было времени исповедоваться. Возникал вопрос, сможет ли вообще Людовик XV перечислить все свои грехи за один раз?
Если бы я смогла быть тогда с моим дедушкой! Мне очень хотелось сказать ему, как много для меня означала его доброта. Я бы сказала, что никогда не забуду нашей первой встречи в Фонтенбло, когда он так очаровательно вел себя по отношению к напуганной маленькой девочке-подростку. Несомненно, такая доброта говорит в его пользу. И хотя он вел постыдную жизнь, никого из тех, кто участвовал с ним в распутстве, не принуждали силой поступать подобным образом, и многие любили его. Мадам Дюбарри своим поведением показала, что он был не только ее покровителем, но что она любила его. Теперь она покинула его не потому, что испугалась его болезни, а потому, что хотела спасти его душу.