— О твоем поведении говорит весь Рим. Глаза юной супруги расширились от удивления.
— Ты понимаешь, что о тебе говорят?
— Я ни разу не слышала.
— Однажды ты в самом деле станешь моей женой, — сказал Сфорца. — Я считаю своим долгом напомнить тебе, что этот день наступит. И прошу тебя реже встречаться со своими братьями.
— Они никогда не согласятся, — ответила Лукреция. — Если бы я и хотела этого.
Из-за двери послышался смех, и в комнату вошли оба брата. Они стали рядом, расставив ноги, но не их очевидная сила и мощь вызвали чувство тревоги у Сфорца. Он ощущал, что есть что-то неуловимое, чего он должен бояться, и любой человек, сделавший этих юнцов своими врагами, будет жить в вечном страхе за свою жизнь.
Они не произнесли ни одного ругательства, и Джованни подумал, что было бы лучше, если бы они дали волю своему гневу. Оба брата улыбались.
— Этот человек женился на нашей сестре… До меня дошли слухи, что он против нашего присутствия в ее доме, — сказал Джованни и коснулся рукой меча.
— Ему следует вырвать язык за такое чудовищное предложение, — медленно проговорил Чезаре.
— И непременно дождется этого, — добавил первый, наполовину вынув меч из ножен и опустив его обратно. — И кто же он такой?
— Слышал я, что он незаконный сын тирана из Пизаро.
— А Пизаро — где это?
— Небольшой городишко на побережье Адриатики.
— Нищий… или чуть богаче, да? Я помню, что он явился на собственную свадьбу, напялив на себя взятые напрокат драгоценности.
— Что мы с ним сделаем, если он станет проявлять дерзость?
Джованни Борджиа мягко улыбнулся:
— Он не станет плохо себя вести, брат мой. Он, может быть, нищий; в том, что он ублюдок, сомневаться не приходится, но он не такой уж дурак.
После чего они засмеялись и направились к двери.
Лукреция и Сфорца слышали, как они смеются, шумно удаляясь. Девочка подбежала к окну. Странное зрелище — видеть братьев, идущих рядом, словно они друзья.
Сфорца так и остался стоять на том самом месте, где застали его братья. Пока они разговаривали, он просто не мог пошевелиться, так было сильно ощущение охватившей его тревоги.
Лукреция отвернулась от окна и теперь смотрела на мужа. Ее глаза светились сочувствием — сочувствием к нему. Впервые с тех пор, как она увидела его, у Лукреции в душе шевельнулось какое-то чувство к нему, так же как у него — к ней.
Он догадался, что она слишком хорошо понимает, какое недоброе начало таится в ее братьях.
Выйдя из дома Лукреции, братья знали, что она наблюдает за ними из окна.
— Мы заставим этого глупца дважды подумать, прежде чем он станет говорить о нас с таким неуважением, — сказал Чезаре.