— Я столько слышала о том, как приятно прогуливаться по парку, что сама захотела это испытать.
Не догадываясь об этом, она поставила вопрос об отсутствии Гиттара и Клотильды. Вместо того чтобы в этом признании увидеть подтверждение ее наивности, он нашел подтверждение ее макиавеллизма.
— Конечно, — ответил он, — это довольно красивый парк.
Страх того, что его очередной раз одурачат, парализовал его, мешал ему понять правду. Рядом с ним не было больше красивой женщиной, рядом с ним был враг. Она даже стала казаться ему уродливой. Между тем, в какие-то моменты он вспоминал, насколько восхищался ею. Он с нетерпением ждал этого вечера. До того, что написал Винни Альбермарль, умоляя ту приехать. Однако перед ним было лишь существо, которое он подозревал в злобных намерениях. Каким неуклюжим он был, когда на что-то надеялся, таким же упертым он становился, когда убеждался, что ему не остается ждать ничего хорошего. Теперь он испытывал даже чувство глубокого удовлетворения. Приедет друг, который привезет доказательства ошибки, им совершенной, что он предпочел верному счастью, которого только можно было желать, счастье весьма сомнительное. В этот момент он был уверен в том, что имел, и если бы его лишили и этого, он уже не был бы уверен ни в чем. Этот человек, в силу своей сидячей жизни, лишенной радости, движения, друзей, оценивал свое душевное состояние, как состояние человека, который любит. То, чего он желал прежде всего, была не столько сама любовь, сколько то, что отвлекло бы его от самого себя и созерцания своей ничтожной участи. Ибо, в отличие от большинства мужчин, ненависть к кому-либо, страх того, что его одурачат, не заводили его дальше того, чтобы с грустью смотреть на свою жизнь. Существование было довольным мрачным. Насколько были хороши минуты, которые он переживал на этом месте с мадам Пенне, настолько же хороши были те, что он переживал в настоящий момент. И те, и другие позволяли ему забыться. Это, по сути, было то, что он требовал от своих сношений с миром. По этой же причине, вместо того, чтобы повести себя достойно, так, как того могли потребовать его огорчения, он притворно потворствовал капризам этой красивой мадам Тьербах. Подходя к скамейке, где они беседовали с Клотильдой, он счел верхом смелости предложить Бригитте присесть на нее. Он испытывал глубочайшее наслаждение, изображая тупицу, в то время как им не был. Подогреваемый ненавистью, он испытывал огромную радость оттого, что позволял мадам Тьербах думать, что попал в устроенную ею ловушку. Он желал вызвать у нее совершенное впечатление своей искренности, чтобы тайно наслаждаться своей проницательностью. Вот к чему он пришел от своего недавнего гнева. Таким образом, он мстил мадам Пенне, и решил, что весь этот спектакль, который он разыгрывал в настоящий момент, не должен пройти незамеченным. Ибо то, что он являлся единственным свидетелем своего поведения, лишало это самое поведение всякого смысла. Он ждал фразы, слова, жеста, которые бы разом показали все, что он думал, которые бы показали, что, что бы о том не думали, он все это время не был дураком. Он жил ради этого мгновения. С тем большей силой готовился он к этой победе, что она завершила бы не только эту последнюю беседу, но и ей предшествующую. Но ему все казалось, что подходящий момент не наступал.