Господь явно благоволит мне! Он даже наказывает, любя. Возможно, и смерть Алексея Гавраса была по-своему богоугодным делом?! Мне не дано знать почему. Но уж конечно Всевышний хранит своего верного слугу для великих деяний! И в первую очередь я должен положить конец злобному коварству этой змеи в образе ангела небесного».
— Святой отец, — обратился он к семенящему рядом монаху, — я бы желал просить вас об услуге, совсем небольшой. Я не хочу сегодня идти в город. Думаю предаться уединенным размышлениям, молясь о душах несчастных, павших ныне от моей руки, а завтра я думаю навестить кое-кого в Херсонесе. Вы, я вижу, человек честный. Не откажите принести мне поутру сыра, жареного мяса, кувшин вина, зелени, ну и, понятное дело, лепешек. Вот несколько монет, полагаю, этого хватит. Если нет, я потом добавлю.
— Сделаю все!
— Быть может, к тому же вы знаете поблизости какое-нибудь уединенное место, где я мог бы провести эту ночь?
— Неподалеку от города есть полуразваленная часовня. По слухам, в ней бродят призраки. Но если вы не боитесь…
— Призраки страшат меня куда менее, чем живые люди, но и их я не слишком боюсь. — Правый уголок губ Михаила Аргира хищно поднялся вверх, а левый тут же пополз вниз. — Часовня, так часовня.
На всем пути из варяг в греки, на обоих берегах Днепра и у холодных вод Балтии, пожалуй, не было столько православных храмов, сколько было их в одном Херсонесе. Словно в прежние века в Риме, стоило местным жителям прознать о существовании какого-либо бога, а ныне — святого, как они норовили построить ему храм или хотя бы часовенку.
Сегодня весь этот сонм подвижников и мучеников за веру был потревожен в царстве Божьем неуемным колокольным звоном и слитным пением тысяч хорошо тренированных глоток. Со всех амвонов Херсонесской фемы предавалось анафеме имя безжалостного душегуба Михаила Аргира, отнявшего жизнь безвинного отрока Алексея Гавраса.
Едва успевший к началу службы в Троицкий монастырь, разносчик святых образков поспешно сдал чудом спасенную выручку и занял место среди остальной братии, дабы присоединить свой глас к гневным проклятиям. В его голове весь час службы обретались возвышенные размышления о запрете христианину посягать на жизнь единоверца, о заповеди «Не убий» и необходимости различения справедливого возмездия и несправедливого злодеяния.
«Вот не попадись мне нынче этот благородный витязь, — с благодарностью вспоминая могучего воина, думал смиренный монах, — разве смог бы я и далее сохранять свою богоугодную жизнь и продолжать деяния во славу Господа? Конечно, он пролил кровь, но мне след молить, чтобы Всевышний простил ему это прегрешение, тем более столь глубока бездна его раскаяния за содеянное им смертоубийство. Ибо, подвергая риску жизнь свою, он не алкал крови ближнего, но защищал Божьего человека и достояние храма. Эх, побольше бы в этом мире было таких достойных воителей, как мой незнакомец, и поменьше мерзавцев, как нечестивый выродок Михаил Аргир!»