Когда я ступил на дорожку, идущую вдоль склонов, я встретил сторожа и чуть было не столкнулся с ним: так густ был туман у воды. В двадцати шагах ничего не было видно. Деревья острова можно было различить только по более темной массе, образовываемой ими. В нескольких местах дорожку пересекали группы деревьев, которые делали тьму еще более непроницаемой. И вот, едва только я сделал несколько шагов под одним из этих сводов довольно низко свисающей листвы, как я почувствовал сильный удар в плечо, точно я напоролся на ствол дерева. Я инстинктивно отступил назад и в это время был ослеплен ярким светом, в лучах которого различил вытянутую руку и зажатый в ней обнаженный клинок ножа. Я не трус, но, признаюсь, при этой картине сердце мое сильно забилось. Я был безоружен, место, где я находился, было пустынно, туман густ, вода близка. Какой нелепый и смешной конец умереть таким образом в семь часов вечера, в самом центре Булонского леса, стать героем хроники несчастных случаев!
Пока в голове моей быстро пробегали эти мысли, я прыгнул вперед и схватил угрожавшую мне руку с ножом. Я оттолкнул ее и стал крутить с такою силою, что электрический фонарик, который держал в другой руке мой обидчик, в борьбе повернулся и внезапно осветил его лицо. Оно принадлежало человеку еще молодому, но с чертами животными и жестокими. Густые брови, большие усы; открытый рот, казалось, готов был испустить крик. Я заметил на его шее воротник кожаной куртки. Я еще сильнее сжал схваченную мною руку, кисть которой я яростно скручивал. Рот человека раскрылся еще больше. Вынужденный к неподвижности, с кистью, зажатой в моей руке, он, должно быть, жестоко страдал, потому что и не думал пускать в ход свой нож, клинок которого ежеминутно мог быть всажен в мое тело. Вдруг я услышал шум падающего на гравий предмета и страшное ругательство. Человек в отчаянном усилии вырвал свою руку и уронил нож. Послышался шум раздвигаемых листьев, и мой обидчик пустился наутек. Я остался один, на берегу озера, посреди все более сгущавшегося тумана. Изо всех сил я стал карабкаться по склону газона, отделявшего тропинку у озера от большой проезжей аллеи. Когда я выходил на нее, меня окликнул грубый голос:
— Эй, послушайте, нельзя ходить по газонам!
Это, наверное, был только что встреченный мною сторож, но я притворился, будто не слышу. У меня не было никакого желания рассказывать этому ретивому служаке только что происшедшее со мною. Мой обидчик находился уже далеко, и было мало шансов поймать его. В случае же, если бы сторож и я догнали его, последовала бы процедура докучных формальностей. Самое благоразумное было позволить ему убежать, тем более что приближался час моего обеда и вскоре должен был наступить час отхода моего поезда. Не время хлопотать об аресте в вечер отъезда. Кроме того, я дешево отделался от угрожавшей мне опасности. Разве это было не самое главное?