Какое твоё самое раннее воспоминание? – спросила как-то Тэнди.
– Я в комнате, вокруг меня четыре-пять человек взрослых, и все они говорят одно и то же:
“Иди ко мне, Джимми, иди ко мне…” Я в то время учился ходить, и все они говорят: “Иди ко мне…”
Откуда ты знаешь, что это не рассказала тебе твоя мать? – спросила Тэнди.
Это чересчур банально. Она не стала бы рассказывать ничего подобного.
Ну да, Фрейд говорит, что…
Возможно, Джим и считал это банальным, но и спустя годы он будет рассказывать о подобных воспоминаниях. Большинство из них казались выдумкой, но все они говорят о некотором количестве взрослых, протягивающих руки к Джиму – маленькому ребёнку.
Джим и Тэнди говорили о том, что их пугало, в чём они принимали участие, кем хотели быть. Он говорил, что хотел бы стать писателем и исследовать всё вокруг. Раз или два он говорил, что хочет быть художником, и подарил ей два своих небольших рисунка маслом. Один из них – портрет Тэнди в виде солнца, другой – автопортрет, изображающий Джима королём.
Рисование Джима, как и его поэзия, было почти тайным занятием. У него было мало денег на карманные расходы, поэтому он часто воровал краски и кисти, а закончив рисунки, так же тайно возвращал эти краски и кисти на место. Эротические рисунки он, конечно, прятал, уничтожал или раздавал. Копии обнажённых фигур Кунинга, изображения гигантских змееподобных членов и фаллические карикатуры он пририсовывал к картинкам в учебниках своих одноклассников, где, как он знал, их должны были увидеть учителя. Как правило, Джим подмечал все их реакции, изучая, что испугает, что очарует, а что доведёт до бешенства.
Брат Джима однажды спросил у него, зачем он рисует. “Ты же не можешь всё время читать, ответил он Энди. – Глаза устанут”.
Энди боготворил своего старшего брата, даже когда Джим был весьма несправедлив к нему. Он вспоминает два-три случая, подобных такому: они шли через поле, и Джим вдруг подобрал камень и сказал:
Я считаю до десяти…
Энди в ужасе взглянул на Джима, затем на камень и снова на Джима.
Джим сказал:
Раз…
Нет, – закричал Энди, – нет, нет…
Два…
Пойдём, Джим, пожалуйста, Джим, пожалуйста…
На счёте “три” Энди побежал, а Джим выкрикнул скороговоркой “четыре-пять-шесть-семьвосемь-девять-десять”, потом прицелился и ударил.
Джиму было тогда шестнадцать, а в семнадцать он со злорадством положил Энди в полотенце собачье дерьмо. Он гонялся за рыдающим Энди по всему дому. В конце концов он его поймал и вытер полотенце о его лицо. Дерьмо оказалось резиновой “игрушкой”. Энди зарыдал с облегчением.