– Guzeegutsa! — проворчал он.
— Я не ругаюсь на тебя, Чаа, а просто констатирую факт. Поднявшись на ноги, Гааду улыбнулась парнишке, давая понять, что не сердится. – Я знаю, что ты все равно любишь меня такой, какая я есть. Не так ли?
— Люблю, – признался Чаа, скинув носком мокасина камушек в воду. – Но почему ты каждый год уезжаешь с niziaa?
Чаа было всего десять лет, но выглядел он значительно старше. Его мускулы уже начали наливаться силой. И он, и Гааду понимали, что это их последнее лето вместе – скоро Чаа станет слишком большим для того, чтобы играть с девочками, тем более с такими почти взрослыми девушками, как Гааду.
– Почему ты каждый год уезжаешь? – повторил он.
– Приходится уезжать. – Гааду нахмурилась, разглаживая складки платья. – Шитаа каждый год должен охотиться, добывать шкуры для белых, а я люблю ездить с ним и с папой. Я хочу повидать мир, Чаа! Ты же сам знаешь, что и не собираюсь навсегда остаться в племени!
– А ты не боишься, что железное чудовище тебя съест? – нахмурившись, спросил Чаа. – Я так его боюсь, хотя и говорят, что оно может бегать только по железной тропе… Оно так дышит паром!
– Нашел чего бояться – паровоза! – фыркнула Гааду. – И не пытайся меня уговорить – все равно я рано или поздно отсюда уеду!
Повернувшись, девушка побежала прочь легко и быстро. При взгляде на нее казалось, что она почти не касается йогами земли.
Оказавшись вскоре в деревне, Гааду увидела отца, уже вернувшегося с охоты, и бросилась к нему.
– Папа, когда мы уедем отсюда? – запыхавшимся от бега голосом выпалила она. – Я хочу увидеть горы! Возьми меня с собой, папа, s'il vous plait!
– Терпение, cherie! – улыбнулся отец, откидывая со лба дочери непокорные волосы и глядя в ее возбужденно-сияющие глаза цвета изумруда. – Когда-нибудь поедем, out. Сейчас это небезопасно – тебе лучше остаться здесь.
– Папа… – попыталась было возразить Гааду, но отец решительно оборвал ее.
– Non! И не спорь! На большой земле идет война. Я не хочу подвергать тебя опасности. Когда-нибудь. Обещаю.
Нежно погладив дочь по голове, Анри Ла Флер поспешил в вигвам, где его поджидала жена.
Гааду осталась стоять во дворе одна, зная, что в этот момент лучше не идти к родителям и не мешать их уединению.
Сердито поджав губу, она вытерла о траву мокрые мокасины и, повернув голову, стала с тоской смотреть на запад. Там, за высокими горами, за широкими реками, лежал огромный, разноцветный, неведомый мир.
К ночи бой наконец прекратился. Где-то вдалеке завыл койот, и этот вой, отдаваясь эхом в суровых, неприступных скалах, в выжженных безжалостным южным солнцем долинах, заставлял сердце невольно сжиматься от страха и дурного предчувствия. Ущербная, словно надкушенная кем-то луна бросала тусклый серебристый свет на безжизненную долину, покрытую грудами мертвых тел. Голубые мундиры убитых солдат стали красными от крови, а их сабли и карабины унесли с собой индейцы. Пятьдесят три человека – весь отряд – полегли в этом бою. И только один остался в живых. Он был смертельно ранен и уже возносил мысленно Господу молитвы, готовясь разделить участь своих погибших товарищей…