– Наше вам… – буркнул он, удостоив меня подозрительным взглядом. – Что ты здесь забыл?
– Слыхал?
– Ну.
– Не нукай, ты пока еще не запрягал. А следовало бы.
– Опять?!
– Снова. Но не то, что ты подумал.
– Может, соблаговолишь просветить?
– За тем и пришел. У тебя есть на кого оставить дело?
– Тебе и это нужно знать?
– Я ведь мент. А в нашей профессии лишние знания не обременяют.
– Знаешь, Ведерников, о чем я сейчас подумал?
– Не знаю, но надеюсь, что скажешь.
– Мое детство было самым несчастливым периодом моей жизни.
– Почему?
– Потому что я имел глупость в те далекие, добрые времена с тобой познакомиться и подружиться.
– Ну, насчет дружбы ты несколько загнул, а вот по поводу "несчастливого периода", так тебе еще неизвестно, что с тобой вскорости может случиться, если ты сейчас не поднимешь свою толстую задницу и не рванешь из города со скоростью звука.
– Зачем? Саша Грузин приказал долго жить, Сторожук тоже на небесах… хотя я думаю, что гораздо ниже и глубже…
– А значит, все в ажуре, – подхватил я его мысль. – Жорж, твоя бабушка была права – ты точно не еврей.
– Не касайся своими грязными лапами светлой памяти моей бабушки!
– Ладно, не буду. Но истинный еврей, во-первых, поблагодарил бы за оказанную услугу, а во-вторых, заикнись я только, что ему нужно отсюда рвать когти, уже к завтрашнему утру пересекал бы вторую государственную границу. Жорж, ты туго соображаешь. Не заставляй меня думать, что ты глупее, чем на самом деле.
– Но почему-у-у?!
– А вот этого тебе знать не положено. Бери свой любимый "мерс", все сбережения – хорошо, что твоя семья сейчас, насколько ты меня просветил, отдыхает за бугром, – и метись отсюда так, будто за тобой гонятся все исчадия ада. И запомни – никому и никогда не проболтайся о нашем совместном гешефте. Иначе твой длинный язык может нечаянно лишиться пристанища. А это, как тебе известно, навсегда.
– Проклятье! Ну зачем, зачем я тебя послушался?!
– Из-за жадности, Жорж. Из-за нее, родимой. Ты просто забыл в тот момент, что жизнь дороже этого твоего вшивого "Клипера", где гужуются в основном подонки. И все равно, я тебя спас: ты никогда бы не согласился с предложением Сторожука, а значит… вот-вот, до тебя наконец дошло… Уезжай, Жорж. Когда все тут образуется – вернешься, можешь не сомневаться. И не поминай лихом. Пока…
Я не стал сразу заходить в свой дом, а сел на скамейку в дальнем конце двора, где обычно кучковалась местная шпана.
Время было позднее, почти полночь, луна спряталась за тучи, и пустынный двор заливала чернильная темень, едва подсвеченная окном чьей-то бессонной квартиры.