— Я буду говорить с вами не как мужчина с мужчиной, — начал Грабчек, — а как отец с отцом. У меня самого пятеро детей. — Он засмеялся глубоким, грудным смехом, усовершенствованным в центре постановки голоса. — И шестой на подходе.
Казальс слушал с мрачным, напряженным вниманием, не произнося ни слова. Он часто подносил ко рту сложенную лодочкой руку, словно ожидая приступа кашля, — здоровье его явно оставляло желать лучшего.
— Мое появление здесь как мэра, — продолжал Грабчек, — свидетельствует об озабоченности граждан нашего города случившимся, не говоря уже о том, в каком ужасе и горе находятся люди, имеющие непосредственное отношение к этой истории.
Честный взгляд Казальса следил за Грабчеком поверх костяшек руки, которую он вновь поднес к губам.
— Простите, я не расслышал вашего имени, — опустив руку, тихо сказал он. Господи боже, спросил себя Грабчек, неужели он не понимает, о чем, черт побери, я говорю?
— Моя фамилия Грабчек. Я Джордж Грабчек, мэр этого города, — сказал он. — Зовите меня просто Джордж.
— Роберто Казальс, — представился пуэрториканец. Он вскочил, поклонился и снова сел.
— Прежде всего ты должен понять, Роберто, что я ни в коем случае не собираюсь на тебя давить, — сказал Грабчек. — Ты, конечно, вправе раздуть из случившегося целую историю, отрицать не приходится. С другой стороны, зачем это делать? От тебя многое зависит, а ты, я уверен, такой человек, который подумает дважды, а то и трижды, прежде чем решить, как ему действовать, когда его действия могут иметь не слишком-то приятные последствия. Я прав?
Казальс медленно кивнул и снова поднес руку ко рту.
— В первую очередь, — продолжал Грабчек, — следует принять во внимание интересы твоей девочки. Мы должны забыть наши личные чувства и думать только о ней. Как, ты говоришь, ее зовут?
— Эльвира.
— Эльвира! Какое красивое имя! У меня у самого три дочери. Так вот, если дело дойдет до суда и твоя дочь будет вынуждена давать показания — а этого не избежишь, — нужно прежде всего подумать, как психологически это может отразиться на ней. Сомневаться не приходится, Роберто, такой суд — тяжкое испытание для юного существа.
— Мне не хотелось бы, чтобы Эльвира еще и дальше страдала, — отозвался Казальс.
— Вот именно. Какой отец, если он достоин быть отцом, этого захочет? Позволь мне объяснить тебе, что ее ждет в суде. Ей придется сесть в свидетельское кресло и рассказывать во всех подробностях, а то и повторять несколько раз перед толпой чужих людей, журналистов и просто любопытных, которые придут туда, потому что любят всякую грязь, — рассказывать, что с ней произошло.