— Нет! — закричал он в отчаянии. — Нет! — Издав крик, похожий на рев раненого животного, он схватил с палитры нож и принялся кромсать холст — раз, два, три, — он наносил удары снова и снова, пока рука его не потеряла силу и движения не стали вялыми, а гул в голове не прекратился.
Андре окаменел и застыл, глядя на искромсанное полотно, взмокший от пота, тяжело дыша. Он хотел увериться, что ее здесь больше нет, но с холста на него по-прежнему смотрела живая и прекрасная Ноэль. Черт бы ее побрал!
Андре зажмурился, замотал головой, стараясь стереть из памяти ее облик, заставить замолчать ее голос. Все тщетно. Тогда он схватил изуродованное полотно и швырнул его через всю комнату так, что оно ударилось о стену и теперь, безмолвное, распростерлось на полу.
Но ярость продолжала клокотать в нем. Он заметался по студии, уничтожая все сделанные с нее наброски. Рвал их на десятки и сотни клочков и бросал под ноги, чтобы тотчас же поднять и рвать на еще более мелкие.
Однако усмирить своих демонов он не мог, они ему не повиновались. С трудом добрел Андре до постели, но все его существо продолжало трепетать как от желания сжать ее в объятиях, так и от столь же сильного желания уничтожить всякую память о ней. Он ласкал и гладил подушку, вспоминая, сколько раз представлял Ноэль лежащей рядом с ним — волшебницу с сапфировыми глазами, горящими неутолимым пламенем, с руками, протянутыми к нему.
С придушенным стоном он потянулся и схватил платок, лежавший на комоде возле постели — Он медленно развернул его, и в сумерках сверкнули два синих глаза, сережки, спрятанные в платке. Это были восхитительные сапфировые сережки. Они так сочетались по цвету с ее глазами. Он хранил их у своей кровати, собираясь подарить ей, когда она будет принадлежать ему.
Но теперь он знал, что этого не случится никогда. Его пальцы обхватили камни, сжали их так, что грани впились в кожу — струйки крови потекли на запястье и испачкали рукав рубашки.
Кровь! «О нет, Ноэль, это не моя кровь! Ваша! И это единственное средство унять мою боль!»
Она должна умереть. И только тогда он сможет воссоздать портрет, и на этот раз он будет завершен — в ушах девушки на портрете засверкают сапфировые сережки.
И тогда она будет принадлежать ему. Навеки! Навсегда!
Пробило восемь, и Лондон окутало покрывало ночи. Хозяин галереи Франко и владельцы всех окружающих домов и лавок заперли двери и закрыли ставни на окнах. Вечерние огни погасли.
Но в подсобном помещении галереи Франко горел огонь. При тусклом свете газовой лампы, водруженной на пирамиду из ящиков, кипела работа вокруг абстрактной картины Андре, большие размеры которой не давали возможности манипулировать с ней на столе.