Сколько протекло лет, пока мы впитывали его мудрость, сколько раз покидали убежище, чтобы нести людям положенные крохи знания, и вновь возвращались обратно — нет надобности считать.
В один из таких промежутков, когда я был в мире под личностью философа Стоика, я нашел и тебя — друг Эмпидиокл, около мудрого Сократа и завязал покрепче те нити, которые связывают нас от времени почивающего под вулканами и волнами океана Города Златых Врат.[3]
Однажды Мудрый Учитель призвал нас к себе и сказал: «Идите в мир приветствовать от нашего имени нового нашего Учителя, Грядущего в мир. Я не скажу вам, где вы его найдете. Ваша собственная мудрость да будет вам указующим перстом».
«Но если этот Учитель столь велик, — сказал Клодий Македонянин, — то почему ты сам, Мудрый, не выйдешь ему навстречу?»
«А потому, — ответил нам Гераклит, — что я знаю — КТО ОН. И вот мое знание говорит мне, что я недостоин встречи с ним. А вы его не знаете; знаете только от меня, что ОН — Великий Учитель — и ничего более. Только слепые могут безнаказанно глядеть на Солнце».
Я в ту пору еще умел повиноваться и молча вышел с Клодием. На другой день верблюды уносили нас к северу, к Святилищу Черноликой Аштар. Там последние черные жрецы, молчаливые, как камни пустыни, направили нас к великому центру, чье имя — Молчание, счет годам которого утерян планетным календарем, и где назначение — ждать конца, дабы быть последним могильщиком Земли. Когда мы с Клодием простерлись перед ним во прах, он ласково поднял нас и сказал:
— Дети! Я видел ЕГО, ОН был младенцем. Я поклонился ЕМУ. Если сын мой Гераклит послал вас к Нему — идите. Ныне ОН уже сеет семя. Но помните, дети, когда вы найдете ЕГО — вы потеряете все.
Больше ничего не сказал нам сын Утренней Звезды,[4] чье имя — Молчание, чье бытие — тайна, чье назначение — быть восприемником и могильщиком Земли, чье наименование — ЖРЕЦ НЕИЗРЕЧЕННОГО.
Ничего не сказал Он — только указал рукой на север. Снова затерялись мы в пустыне. Ни слова не говорили мы — только ловили знакомые нам токи Мудрости. Мы не боялись потерять все ибо мы умели повиноваться. И вот достигли мы Палестины, откуда, казалось нам, исходили токи, так странно перемешанные с отвратительными флюидами народа — служителя лунной силы. Мы задыхались в густой атмосфере их храмов, где царила ложная мудрость, лицемерие и жестокость.
Мы говорили с их жрецами — хитрыми, богатыми людьми, мы спрашивали их нет ли между ними мудрых учителей. Случалось, нам указывали на таких, но увы — мы находили людей более лживых и более глупых, чем толпы, и еще более жестоких. Народ, простой народ, забитый и одураченный жрецами, охотно делился с нами своими преданиями, полными суеверия и искажения.