— С кистенем? — Удивился монах. — Это что-то новенькое, не водилось за ним такого раньше. От тебя чего-нибудь хотел?
— Хотел меня своим соглядатаем сделать. Впрямую не говорил, но я догадался.
— Паршивец, прости Господи. И что ты?
— Я… Понимаешь, отче, пришло мне в голову, что он в молодости в ничтожестве обретался. То ли холопом был, то ли еще кем-то, но даже не вольным смердом. Что-то в нем осталось от рабской неуверенности в себе. Нет, не так. Что-то от постоянного ожидания воли господина, от готовности подчиниться… Прости, отче, не умею объяснить. Ну, вот, почувствовал я это, сделал морду сапогом и заговорил с ним, как с холопом. И показал Феофан слабину! Заюлил глазами, намеки свои прекратил… Что такое, отче?
— Да ничего, Миша, смешно просто: «сделал морду сапогом».
— Ага. Но было там еще одно интересное дело. Знакомец отца Феофана — Антип. Он Феофана Фенькой звал, а тот терпел, виду не показывал, что обидно. Так вот, этот Антип тобой интересовался. Хотел что-то спросить, но Феофан его оборвал.
— Антип? Высокий такой, мосластый, улыбается кривенько — одной стороной рта?
— Похож. — Согласился Мишка.
— Этого человека бойся. — Горячо зашептал монах. — И к Феофану спиной лучше не поворачиваться, а Антипа почитай ядовитой змеей, с которой лучше вообще не встречаться. Смертельно ядовитой, Миша.
— Ты его знаешь, отче?
— Знал. Давно. Но с тех пор, думается, он лучше не сделался. А про Феофана ты, Миша, все правильно понял. Он действительно из ничтожества поднялся. Умом, упорством звериным, зубами и ногтями выцарапывался наверх, но рабство из себя окончательно изгнать не смог. Тех, кто это замечает, он ненавидит. Ты понял, тайну его раскрыл, этого он не простит. Открыто против тебя ничего не сделает, но ударить в спину, да еще чужими руками, способен. Берегись. Еще что-то мне рассказать хотел?
— Грех на мне, отче, тяжкий. Человеческую кровь пролил.
— Это не грех. Воину кровопролитие не в упрек.
— Нет, отче. Я не о том. Я беззащитного человека убил. Из мести. Раненого и безоружного. По знаку на стреле опознал убийцу моего Чифа и убил. Говорят: уже мертвого кромсал и выл, как зверь.
— Лисовины…
Отец Михаил помолчал, о чем-то размышляя, потом тихо спросил:
— Что сам-то думаешь об этом?
— Я искупление себе нашел. Выкупил сироту из рабства и крестным отцом ему стал.
— Не юли, отрок! — Голос отца Михаила, наконец-то обрел знакомое звучание. — Василия ты крестил до того.
— Так ты, отче, все знаешь уже?
— Все знает только Господь наш Вседержитель. Я же желаю знать твое понимание произошедшего.