Леха расслабился и кейфовал, развалившись на подстилке из остатков большого картонного ящика. Собутыльники о чем-то неторопливо болтали, натужно жужжали вялые осенние мухи, которых едва не летняя теплынь выгнала из щелей и дупел, куда они прятались от ненастья и ночных холодов, а в небе порхали какие-то птички, собираясь в стайки для отлета в заморские края. Голова стала восхитительно пуста и легка словно пушинка, а жизнь казалась не только сносной, но даже радостной.
– У тебя проблемы? – с нарочитой небрежностью спросил Фигарь, облизывая жирные от тюльки пальцы.
– С чего ты взял? – насторожился Саюшкин.
От сонного, расслабленного состояния не осталось и следа. Он поднял глаза на Фигаря.
Тот осклабился, но его пустой, ничего не выражающий, взгляд невольно вызывал душевный трепет. Казалось, что бывший мент вставил в глазницы непрозрачные линзы.
И тем не менее, Леха по прежним встречам знал, что опустившийся дальше некуда Фигарь подмечает малейшие детали в окружающей обстановке. Даже в таком состоянии он до конца не растерял навыки сыщика, за годы работы в угрозыске въевшиеся в кровь и плоть.
– Да так… Наверное, показалось… – Бывший мент потянулся до хруста в костях. – Плеснуть? – Он взял в руки бутыль с самогоном.
– Не надо. Что тебе показалось? – не отставал Саюшкин.
– Значит, в этот раз не желаешь составить компанию. – Фигарь будто и не слышал вопроса.
– Придется в гордом одиночестве… – Он налил себе полстаканчика. – Фирменный продукт.
– Бывший мент выпил врастяжку и крякнул. – Забористый… блин! Муха, подай огурец!
Мерси, – поблагодарил он не без галантности.
Фигарь с хрустом разгрыз большой соленый огурец, порыжевший еще в поле.
– Что характерно, времена давно изменились, а социалистический принцип засолки овощей сохранился, – продолжил он, с философским видом рассматривая огрызок огурца.
– Кто бы мне сказал, где такие лапти произрастают? Почему их не отдают свиньям на корм, а складывают в бочки? Ведь огурцы внутри пустые.
– Это называется переходный период, – объяснил Саюшкин. – Чтобы народ, случаем, не объелся маленькими и вкусными капиталистическими корнишонами.
Он больше не стал просить бывшего мента растолковать его загадочный и тревожный намек. Неужели по мне видно, что я волнуюсь? – подумал Леха с раздражением. Нужно прекращать этот мандраж. Иначе можно из-за нервов здорово и совсем некстати влипнуть.
– В самое яблочко, – с удовлетворением прищурился Фигарь. – Я бы никогда не додумался.
А ты парень не промах. Котелок у тебя варит.
– Ага, это Балабаниха варит, зараза! – возбужденно и радостно вмешался в разговор Пятак.