Казалось, что этот добродушный старик способен решиться на то, на что никто другой не мог решиться. Даже начальство, имея дело с Чили, снижало свой обычно резкий и грубый тон.
Чили повернулся и закрыл глаза. Я докурил трубку. В этот момент в кубрик вошел Ганс. Рыжий, краснощекий, с седыми, закрученными вверх, как у кайзера Вильгельма, усами, он был надменен и надут, как индюк. Перед начальством он вытягивался в струнку и по-военному отдавал честь, чего в торговом флоте не требовалось. С равными он держался снисходительно, с молодыми матросами не разговаривал, а хрипло командовал, лаял, дико тараща глаза. Слово «ты» он произносил на немецком языке, подчеркнуто грубо, словно обращался к собаке. Подвыпивши, он надоедал нам своим пением. «Дейчланд юбер аллее» была единственная песня, которую он признавал. У себя на родине он служил в военном флоте, говорил, что был боцманом, но ему не верили, но, повидимому, и этого небольшого чина было достаточно, чтобы он, вкусивши власти, взбесился на всю жизнь.
Войдя в кубрик, Ганс вонзил в меня свой наглый взгляд и зашипел:
– Ты! Спать!
В ответ я только усмехнулся и пожал плечами. Указав на его лоб, я повертел пальцем в воздухе.
Ганс налился кровью и бешено топнул ногой, а Чили захихикал.
– Спать! – еще страшнее зарычал Ганс.
– Что за шум? – послышался сердитый голос Карла.
– Пришла бонна и укладывает меня спать, – сказал я-
– Какая бонна?
– Твой земляк.
– Гони вон эту…
– Что?! О ты, ферфлюхтер! – Ганс стал угрожающе снимать с себя пиджак.
– Давай! Давай! – Карл вскочил с койки.
– Погоди, Карл, – крикнул я. – Я сам с ним полюбезничаю. – Я свесил ноги с койки, чтобы спрыгнуть на пол, но Чили крепко схватил меня за ногу.
– Ганс, – послышался его тихий голос, – сделай одолжение, уходи отсюда, пока не поздно. – Старик сказал это спокойным тоном, но так убедительно, что Ганс, фальшиво усмехнувшись, попятился, – даже он не мог ослушаться старого Чили.
– Мне здесь и делать нечего, – пробормотал он. – Я только оставлю свой пиджак. – И, чтобы скрыть, что струсил, он, сверкнув глазами, добавил: – Ваше счастье, что я на вахте… – Хлопнув дверью, он исчез…
…Яркая луна взошла над Средиземным морем. Небо и море окрасились в мягкие темно-синие цвета. Воздух был так чист и ясен, что казалось, луна медленно плывет между небом и морем. Налетавший временами с берегов Сицилии ветерок приносил с собой аромат трав и цветов. Луна до самого горизонта раскинула сверкающую серебристую дорожку по темносиней глади моря, и на эту дорожку под тихий шопот вод, осторожно вступило наше судно. Когда стоишь на вахте один-на-один с красотой и величием природы, испытываешь какую-то сладкую грусть. Ни о чем не хочется думать, ничего не хочется знать – ты слился с природой, растворился в ней. Забыт твой подневольный труд и невзгоды… Мозг и сердце отдыхают. В такие минуты открывается вся красота и радость жизни.