На душе пусто – разве чуть менее пусто, чем обычно; внимание рассеивается, тревога приглушена, как стук мотора, но особого удовольствия от езды она не получает. Подобные развлечения в одиночку оставляют привкус горечи, – так бывает, когда проснешься после дурного сна.
Телевизор, который надо не надо, а смотришь каждый вечер, часто показывает такую же серую, тусклую жизнь. И все равно он держит тебя перед экраном – пришпиливает как бабочку к стене. Набивает голову черно-белыми картинками, которые силятся вызвать у тебя то смех, то слезы. Когда передачи кончаются и на экране появятся часы-улитка, чувствуешь себя еще более разбитой и одинокой, словно это испытанное только что в полумраке сомнительное удовольствие отрезало тебя от всего окружающего.
Когда мы с Луи еще гуляли по воскресеньям и заходили выпить чашечку кофе, меня удивляло, что он, бросив меня одну, шел к игральному автомату. Добьется звонка, вспышки цифр – и радуется… Чему? Однажды я задала ему такой вопрос.
– Ей-богу не знаю, но ведь все играют.
– Зачем?
– Наверно, что-то тут есть. Согласен, занятие идиотское, но увлекательное. А потом оно входит в привычку. Надеешься обмануть автомат. Понимаешь, это вроде игры в расшибалочку, как и наша работа.
Тогда еще Луи мог говорить не только на сугубо житейские темы. Телевизор, машина тоже были игрой, самообманом – своего рода победой над унылой повседневностью, которая состояла из сплошных поражений.
Здесь, на солнце, обжигающем песок и море, пьющем влагу болот и нежную зелень камышей, Мари вновь ощущает полноту жизни, будто только что выскочила из темного тоннеля.
Сегодня утром она пораньше разделалась с уборкой, приготовила еду – она ее быстро разогреет по возвращении, и отвела Ива к матери.
Ей просто необходимо немного развеяться после вчерашней прогулки по городу, который так ее всегда подавляет. Очиститься от скверны.
Дальше она не поедет – там, в конце приморской дороги, цементный завод застилает горизонт серыми клубами дыма.
Она останавливает машину у самого канала, бежит по песку, сдирает с себя платье и, оставшись в одном купальнике, отдается волнам и ветру.
Сначала ее охватывает как мокрым панцирем море, затем, на песке, ею овладевает солнце – среди необъятного мира она кажется одиноким цветком из живой плоти. Не ощущать больше ни тела, ни тяжелых мыслей, быть как эта омываемая волнами скала, что едва выступает из воды, быть кромкой песка, не успевающего высыхать под накатами белой пены.
Но, хочешь ты или нет, мысли не оставляют в покое. Они проникают в тело. Сосут кровь. Мозги сохнут по пустякам – из-за грязной кастрюли, которая так и осталась в мойке.