С тех пор как телевидение вошло в ее быт, реакции Мари частично определяются им.
Людям очень редко удается выразить свою внутреннюю сущность. Человек не в силах по-настоящему проявить себя ни когда он преодолевает тяготы жизни, ни когда, вырвавшись из заводских стен, из тесного жилья, освободившись от повседневных забот, удирает в конце недели на переполненные пляжи или на базы зимнего спорта – всюду, даже на забитых автомобилями дорогах, он ощущает все ту же усталость и скуку.
В словах Ксавье – они кажутся ей немного учеными – находит Мари объяснение тому чувству, что гнало ее в тот вечер по городу, зажатому, как кольцом, каруселью мчащихся одна за другой машин.
– Здесь всюду видишь анахронизмы и противоречия. Мы присутствуем при столкновении прошлого, все еще цепляющегося за древние камни в бесплодных усилиях приспособиться, и настоящего зарева пожара, которое нефтеочистительные заводы отбрасывают по вечерам на гладь залива. Промышленность, прогресс, наука покушаются на пространство и опережают время. Никогда еще человек не располагал столькими средствами для достижения счастья, никогда не имел такой возможности утолить свою жажду наслаждений и комфорта, и никогда ему не было так трудно достичь счастья. Порой у меня такое впечатление, что все мы набились в поезд, который мчится на полной скорости и никогда не останавливается на станции, где нам бы хотелось сойти. Но я докучаю вам своей обывательской философией.
– Нет, вы правы. Я это часто ощущаю сама. Вот, например, постоишь минутку на новом мосту, и чувствуешь себя не то как лист на ветру, не то как узник в камере, где стены из автомобильных кузовов…
– И вдруг в тебе что-то дрогнет, – неожиданно подхватывает Ксавье. – Оттого ли, что пляж бледнее, море зеленее, а солнце нежнее обычного, но только внутри вдруг что-то дрогнет.
Мари чувствует, что он близок к признанию. Фразы обвивают ее, обнимают, как руки, раздувают еще не угасший внутренний огонь. Она не хочет. Она наклоняется за Ивом и прижимает его к груди.
– Да, – повторяет он, – что-то дрогнет…
Стараясь прогнать теснящиеся в нем мысли, что так и рвутся наружу, Ксавье спрашивает:
– Еще немного виски?
– Пожалуй.
Мари отвечает машинально, только бы уйти от опасных объяснений. За полуприкрытыми ставнями угасает солнце. Ксавье наливает виски, добавляет содовой, протягивает ей стакан.
– Вы любите музыку?
– Да, мосье, хотя я и плохо в ней разбираюсь.
– Хотите послушать пластинку? Например, «Море»…
Она не отвечает.
– …Дебюсси.
Мари погружается в музыку всем существом. Теории она не знает, но зато полностью отдается гармонии, проникается ею. Она воспринимает музыку не столько на слух, сколько телом, всеми обостренными чуть не до боли чувствами.