– Расскажите, как это было. В подробностях, – попросил Чабрецов.
– Ну, я работала, чертила за столом, а Дашка крутилась у сейфа, что-то перекладывала, шуршала, я бросила туда взгляд, вижу – Гусева вынула банку, открыла и смотрит на нее. Мне это показалось странным. Потом она взяла ложку и поковыряла варенье. Больше я на нее не смотрела, мне чертеж надо было доделать, время поджимало. Но я думаю, – Алена подалась вперед, и ее большие зубы слегка клацнули, – что в засахаренное варенье просто так яд не насыпать, порошок сверху будет виден. Нужно обязательно перемешать, а оно же как каменное, сделать это непросто. Так что человек, перемешавший варенье, и есть отравитель!
Выражение лица ни у Чабрецова, ни у Рязанцева не изменилось, при этом они не могли не признать, что логика Алены безупречна. Без сомнения, она была умной девочкой.
– К тому же, – добавила Сичкарь, – никто лучше Дашки не знал, куда, когда и как ходит Юдин. Она все время была с ним вместе, но нападения почему-то происходили именно в те минуты, когда Дашки не было рядом! То она ушла с работы пораньше, то заглянула в магазин, то сидела в парикмахерской, то Василий один направился в туалет, то один – за печеньем. И каждый раз на него нападали. Это не случайно! А то, как она посуду бросилась мыть, вас не насторожило?
Ева обратила внимание, что лицо Алены, вполне цветущее и ухоженное, осунулось и приобрело землистый цвет. Вокруг глаз появились морщинки. Ершовой пришло в голову, что Сичкарь на самом деле старше, чем старается казаться.
– Я была влюблена в Васю, – сказала Алена. – И если вы подозреваете меня, то зря. Я никогда не причинила бы ему вреда. Меня зря арестовали. Это Дашка, я в десятый раз повторяю.
Сичкарь встала. Джинсовый пиджачок, еще недавно выглядевший свежим, помялся и потерял форму.
– Я рассказала все, что знала, – сказала девушка, – если вам еще что-то нужно, пожалуйста, спрашивайте, постараюсь ответить.
Сичкарь вышла.
Копейкин сел на стул и на мгновение задумался. Казалось, загадка интересует его не меньше, чем стражей порядка, сидевших в лаборатории.
– Я не знаю, что и сказать, – сказал он, – у меня нет никаких идей, кто и почему мог отравить Степана.
Профессор развел руками.
– И все же, – обратился к Копейкину Чабрецов, – расскажите о своих наблюдениях. Я понимаю, что вам неприятно быть стукачом, но в данном случае речь идет о жизни и смерти.
Копейкин откашлялся.
– Меня смутило, что Алексей Белобородов взял из банки с вареньем две маленькие ложечки и этим ограничился, – сказал профессор, – мне неприятно сексотить, но я вынужден это сказать. Обычно же Алексей Михайлович ест варенье так, что у него за ушами трещит. А сегодня он не проявил к варенью особого интереса. И это при том, что сушки были просто каменными. Опять же, мне неудобно оговаривать человека за его спиной. Но это единственное, что показалось мне странным.