Бачана отложил письмо, вытер со лба холодную испарину. Пока он читал письмо, в ушах у него звучал знакомый, очень знакомый голос. Казалось, письмо было написано женской рукой, но тем не менее Бачана чувствовал, как сильная мужская рука вколачивала в его сознание, словно гвозди, каждое слово этого дикого послания. Вколачивала так глубоко и крепко, что Бачана никогда не смог бы избавиться от них. Но голос!.. Где, когда он его слышал? Господи, дай вспомнить!.. Так и не вспомнив, Бачана стал разглядывать фотографии... Более отвратительные и циничные снимки трудно было представить себе! Вместе с тем... Усомниться в оригинальности снимков значило бы признать гениальность фальсификации. У Бачаны потемнело в глазах, застучало в висках. И когда ему показалось, что наступил конец света, вдруг в кромешной тьме забрезжил луч надежды. На одной из фотографий он увидел... обнаженную Марию. И именно этот снимок явился спасением для Бачаны и несомненным разоблачением фальсификатора: Бачана не узнал тела Марии. Женщина с лицом Марии на фотоснимке не была Марией!
Бачана бросил фотографии на стол... Он вспомнил Марию, стоявшую на коленях перед иконой богоматери, потом перед его мысленным взором проплыло покрытое девственным снегом поле Самадло, и вдруг Бачана возненавидел весь свет... Опустошенный и разбитый, он потянулся к телефонной трубке, чтобы позвонить кому-нибудь из друзей, отвести душу. Но он не смог вспомнить ни одного номера, не смог даже вспомнить, есть ли вообще у него хоть один друг... И Бачана положил трубку.
Спустя неделю после получения анонимного письма Бачана и Мария сидели в крохотном кабинете Соганлугского ресторана. На столе стояли две бутылки вина, сковородка с жареной картошкой и ваза с очищенными орехами - любимые блюда Марии.
Бачана молчал. Мария, вызвавшаяся быть тамадой, говорила без умолку о поэзии, истории, искусстве, о животных, дельфинах, звездах, летающих тарелках, о любви, бессмертии, переселении душ. Бачана пил. Если он соглашался с Марией - кивал головой, если нет - не спорил. Он молча смотрел в огромные, сверкающие любовным огнем глаза Марии и пил. Для Марии не осталась незамеченной задумчивость Бачаны, но она ни о чем не спрашивала его и лишь иногда прерывала свою речь вопросом:
- Ты слушаешь меня, дорогой?
Бачана утвердительно кивал, и Мария продолжала. А между тем Бачана думал о своем - не о прошлом или будущем Марии, не о ее искренности и верности, красоте и уме. Его занимала, мучила одна-единственная ужасающая мысль - показать или не показывать Марии анонимное письмо, которое сейчас лежало у него во внутреннем кармане и жгло его, словно раскаленное железо.