Не знаю, доводилось ли вам когда-нибудь чувствовать в начале пирушки приятное возбуждение, — по-моему, это так называется, — которое неожиданно пропадает, словно кто-то щёлкает выключателем. Примерно то же самое произошло со мной сейчас, и, должен признаться, такое неприятное ощущение можно испытать лишь в скоростном лифте в Нью-Йорке, когда садишься в него, ни о чём не подозревая, и, мгновенно оказавшись на двадцать седьмом этаже, внезапно понимаешь, что свои внутренности ты оставил на тридцать пятом, а вернуться за ними уже невозможно.
Холодок пробежал по моей спине, и, можно сказать, я протрезвел. Глаза мои открылись. Только теперь я понял, что повёл себя, как последний болван, и для того, чтобы утереть нос Дживзу, обрёк себя на мучения, хуже не бывает. Чем ближе я подходил к школе, тем сильнее я жалел, что высокомерно отказался выслушать альтернативную программу действий толкового малого. Я печёнками чувствовал, что нуждаюсь в альтернативной программе больше всего на свете, причём чем альтернативнее она будет, тем лучше для меня.
В этот момент я увидел теплицу. Не прошло и минуты, как цветочные горшки оказались у меня в руках.
А затем вперёд, к дереву; и, невзирая на бураны, не бросить флаг с девизом странным «Эксельсиор!».
* * *
Я хочу сказать, что дерево, должно быть, вырастили здесь специально для этой цели. Мои взгляды на лазание по веткам в саду, принадлежащем лучшей подруге тёти Агаты, остались неизменными, но я должен признаться, лазать по этим веткам было одно удовольствие. Я опомниться не успел, как очутился на вершине мира и увидел внизу стеклянную крышу теплицы. Зажав цветочный горшок между колен, я начал привязывать к нему верёвку.
И, пока я завязывал узлы, в голову мне почему-то полезли мрачные мысли о Женщине, как таковой.
Само собой, к этому времени мои добрые, старые нервы окончательно разгулялись, и я понимаю, что судил слишком строго, но, сидя в темноте на кедре, или как там он назывался, я решил, что чем больше умный мужчина имеет дело с женщинами, тем сильнее он удивляется, как этому полу позволили болтаться по нашей земле.
Женщины, по моему глубокому убеждению, ни на что не пригодны. Возьмём, к примеру, особ женского пола, замешанных в этой истории. Тётя Агата, куда более известная под именем Чума Понт-стрит, — черепаха-людоедка в человеческом облике. Мисс Мэйплтон, которую я видел единственный раз в жизни, и которую можно охарактеризовать одной фразой: лучшая подруга тёти Агаты. Бобби Уикхэм — девушка, вечно впутывающая людей с чистой совестью в разного рода авантюры. И, наконец, Клементина — юное создание, которое, вместо того, чтобы прилежно учиться и готовиться стать хорошей женой и матерью, проводит самые счастливые годы отрочества, подкладывая воспитательницам шербет в чернила…