Она хотела упереться ему в грудь кулаками, но не смогла, потому что он стальной хваткой стиснул ее запястья и прижал ее руки к бокам. Но ее внутренняя борьба была ему неподвластна. Здесь все зависело только от нее самой, однако Джемма чувствовала, как ее с каждым мгновением предательски покидают силы. Фелипе понял, что плотина рухнула, сметая на своем пути остатки ее сопротивления. И тогда жар его поцелуев усилился, и раствориться в них стало для нее неизбежным.
Они снова вместе, она опять в его объятиях! От сдержанности Джеммы не осталось и следа. Фелипе безошибочно уловил нужный момент, чтобы отпустить ее руки, и позволить им взлететь вверх, и запутаться в его еще влажных волосах. С его губ сорвался стон. Глубокий, как океан, этот стон обдал огнем ее грудь, когда Фелипе рванул на ней рубашку.
Изголодавшимся младенцем припав к ее соскам, Фелипе увлек ее на кушетку. Коснувшись спиной теплого шелка, она издала отчаянное «Нет!», но тщетно — когда он опустился рядом с ней, весь ее протест утонул в стремительном потоке желания.
Его губы не отрывались от ее лица, а руки колдовали над телом, мастерски избавляя его от одежды. И вот уже на ней не было ничего, кроме узеньких шелковых трусиков.
Непроницаемо-темные глаза Фелипе ощупали ее почти обнаженную фигуру, и лишь затем он склонился над ней, приник губами к животу, лаская языком пульсирующую плоть, пока она не застонала.
Это была пытка, заставлявшая Джемму висеть между небом и землей и мечтать о взрыве облегчения. Она знала, что Фелипе не остановится — во всяком случае, на этот раз.
Сдвинув трусики, он провел кончиком пальца по темному шелковистому треугольнику интимным, чувственным, ищущим жестом. Нежно, о Боже, как нежно прикасался он, уводя ее на грань восторженного взрыва. В этот искрящийся, пронзительный миг приближающегося экстаза она знала, что он не остановится. Как он умен, как хорошо знает ее…
Губы Джеммы приоткрылись в жалобном всхлипе:
— О Фелипе…
Эхо повторило ее слова, а вслед за ними и гортанный, победный стон Фелипе. Его движения ускорились, уверенные, властные, потому что он знал, что она уже далеко за гранью реальности. Извержение хлынуло яростными, раскаленными добела потоками, перед которыми сопротивление Джеммы оказалось бессильным. Приблизив губы к ее рту, — он остановил ее последний крик, полный страдания и муки.
Он жарко дышал ей в лицо, и Джемма, в душе сама извиваясь от боли, поняла, что и он страдает тоже. И тогда хлынули слезы. Она оплакивала себя, его, их любовь, в которой все пошло вкривь и вкось.