— Товалис комантил, у меня плосьба, — и он доверчиво прищурил глазки.
— В чем дело, Лю?
Оказывается, Лю встретился с земляками. Их около пятидесяти человек, и тридцать из них хотят вступить в «интернационал». К русским они не хотят, потому что те их «высмеивают».
Я пожурил Лю. Он пристыжено потупился, но сейчас же вскинул на меня свои веселые детские глаза:
— Мозьно?
Так у нас появился китайский взвод.
Вот засуетился Лю! Организовывал. Обучал. Обмундировывал. Кричал. Барта был назначен к ним командиром. Наш Барта — смуглый секлер, потомок гуннов, живущих в Трансильвании. Такой маленький, черноволосый, он как нельзя больше подходил к нашим китайцам. И Лю был его заместителем.
Мы в это время стояли лагерем под Киевом. Лю обучал свой взвод, показывал своим соотечественникам, как обращаться с оружием. Учил их маршировать. В свою китайскую речь он то и дело важно вставлял русские и венгерские слова. Приятно было видеть, как он хлопотал. А китайский взвод старался. Старался до пота. На лицах китайцев отражалось непоколебимое спокойствие.
Как-то после обеда я обходил расположение батальона. В одном из углов двора увидел группу солдат: сидят на земле, на куче камней, на пустых обозных повозках. Подхожу ближе, вижу: Лю стоит посредине и говорит, усердно жестикулируя. Он поворачивает руку то ладонью вверх, то вниз, порой протягивает ее вперед. Я тихо подозвал к себе Барту. Спрашиваю: что товарищи делают?
— Политчас, — отвечает Барта, улыбаясь.
— Лю учит?! — изумляюсь я.
— Учит, да еще как!
Смотрю, сидят наши «китаи». На фуражках пятиконечные красные звезды. Сидят и слушают. Их черные глаза так и поблескивают меж скул. Стоит напряженная тишина. Ни один не спит, не клюет носом. «Интернационал», — говорит Лю и тычет в портрет Маркса, который держит в левой руке. И китайцы смотрят на портрет заросшего волосами старика.
* * *
Товарища Лю Сат-сена мы вычеркнули из списка батальона после боя под Кобеляками.
Мы отступали: с одной стороны был Петлюра, с другой — Деникин, а слухи пугали еще и Мамонтовым. Мы попали в самый угол. От штаба бригады был получен приказ: «интернационал» прикрывает отступление. Это было нам не впервой. Завтра опять пойдем вперед.
Мы плелись пешком вдоль железной дороги. Стояла жара, а местность была гладкая, словно ее кто выутюжил. За нами по горизонту раскатывались пушечные залпы. Шрапнель, как вспарываемые пуховые подушки, лопались в небе. Мы отступали, и настроение было, конечно, невеселое. Пулемет в такой момент обычно портится. Патроны застревают в стволе. Патронташ особенно тяжел, а штык бесполезен. Густо сыплются ругательства. Изнемогают лошади. Вокруг, насколько хватал глаз, словно бесконечная безнадежность, раскинулась равнина. Старые солдаты, прошедшие мировую войну, и те скрежещут зубами.