«Ну, а я? Антимилитарист. Социалист. Что мне делать?»
С русской стороны вдруг открылась винтовочная стрельба. Металлическим голосом заговорил быстрострочный пулемет.
Эрвин привычно втянул голову в плечи и побежал к Дому.
Но стрельба так же резко оборвалась, как и началась.
И вдруг затрещало снова, уже со стороны венгерцев. Зазвенели осколки разбитого стекла. В доме все проснулись.
«Что-то с Виолой?» — думал Эрвин, вбегая на крыльцо.
Пули свистали очень низко. С деревьев осыпались листья, падали срезанные ветки. И внезапно опять все стихло.
«Как боятся друг друга! Люди… Братья…»
— Что?! Патруль?! — встретил Эрвина вопросом Эмбер Петер, приподымаясь на соломенном ложе.
— Это ложная тревога. Спи спокойно. Виола на посту.
— Всегда так бывает в первую ночь на новых позициях, — раздумчиво сказал Кирст.
— А мы тут тихонько отсидимся несколько дней. Никому и в голову не придет искать нас.
— Перемирие, — сонным голосом угодливо протянул Эмбер.
«Кажется, и до него дошло», — обрадовался Эрвин.
Хотя Мирослав не просыпался во время перестрелки, мать беспокойно качала люльку, что-то тихо напевая. Эрвин долго лежал с открытыми глазами. Ганя уже, видимо, заснула, когда во дворе послышались шаги. Эрвин вскочил, взял винтовку и вышел из избы. Со стороны гумна подходил Виола. Он прислонил лопату к стене хлева, снял винтовку с плеча и разрядил ее.
— Что? Не спите еще? — спросил он спокойно.
— Ну, как?
— В затылок навылет. Я прибрал, чтобы глаз не мозолил.
- Правильно.
Виола вошел в дом. Эрвин остался один. Ему хотелось разобраться в своих мыслях.
«Положение совершенно ясное. Это бунт. Открытое возмущение против дисциплины, войны, против самой идеи нации. Я стою перед голым фактом. Хватит ли во мне силы и решимости действовать логично? Не так-то это легко, как думают некоторые. Но откуда берется смелость у этих простых людей, у рядовых солдат? Откуда у них такое спокойствие и уверенность? Может быть, оттого, что не их вина… Но ведь и не моя тоже».
Луна начала бледнеть, когда вольноопределяющийся вернулся в дом. Все спали. Только Ганя, сидя на кровати, кормила Мирослава, который вяло жевал грудь, — ребенок был уже большой. Эрвин подошел к нему и молча взял его на руки. Запах сонного детского тельца напомнил ему собственное детство: мать, семью, родной дом. «Что-то с ними теперь?»
Ганя безмолвно ждала, когда этот странный солдат отдаст ей сынишку. Эрвин почувствовал ее взгляд, поцеловал ребенка в пухлую шейку и вернул его матери. Разыскав свое место среди спящих, он лег и тотчас же уснул.
Когда Эрвин проснулся, в комнате никого не было. Вокруг него на соломе валялись шинели, вещевые мешки. Эрвин улыбнулся, с удовольствием потягиваясь и зевая, и вполголоса произнес: