– Ты отличная домохозяйка, Эмма Эванс.
– Домохозяйка? – с негодованием откликнулась. – Это не соответствовало моему собственному представлению о себе.
– Ну, – он обвел рукой все окружающие нас картины, фарфор, куски мрамора и бархатную обивку. – Ты свила такое милое гнездышко…
– Милое? – переспросила я.
– А разве нет? Все эти безделушки-финтифлюшки напоминают мне комнаты моей тетушки в Биннефорде, забитые подобным барахлом.
Я промолчала: просто стояла и смотрела, когда же он уйдет. Он взглянул на меня из глубины своего кресла и я подумала: он ничего не знает о тебе и даже не хочет знать. Ему просто хотелось затащить тебя в постель, и когда ему это удалось, он увидел там фригидную ледышку, которая теперь напоминает ему его тетку приверженностью к безделушкам.
Таковы были мои выводы, но я не придавала им большого значения. Я вообще ничего не чувствовала в тот момент, просто хотела, чтобы он ушел. Наконец, он поднялся на ноги и сказал:
– Что ж, Эмма, думаю, мне не стоит встречаться с Дэвидом после всего… Тебе лучше вернуться в кровать, а я пойду. Надеюсь, ты не заболеешь из-за меня пневмонией.
– Не беспокойся, у меня крепкое здоровье, – я вспомнила, что никогда не рассказывала ему о своей матери, поэтому он не мог всерьез беспокоиться о моем здоровье. Он направился ко мне, словно собираясь поцеловать на прощанье, но я отступила к двери. Он проводил меня по коридору и возле лестницы сказал:
– Увидимся до моего отъезда? Я уезжаю в конце недели.
– Но ведь ты вернешься до окончания сезона?
– Возможно. В любом случае, я хочу увидеть тебя до своего отъезда.
Мы оба переживали какое-то смущение: неопределенность, существующая изначально в наших отношениях, становилась уже просто неприличной.
– Позвони мне, – быстро произнесла я, чтобы покончить со всем этим: с этой глупой, вечной «последней просьбой».
– Да, – сказал он. – Я позвоню тебе, – и спустился к своей машине, которую он поставил в наш гараж. Впервые со дня нашего приезда это помещение было использовано по своему прямому назначению. Я спустилась вслед за ним до середины лестницы и смотрела, как он садится в машину. Мне так хорошо была знакома эта машина, при виде ее ожило множество воспоминаний. Я оперлась о перила и следила, как он роется в карманах в поисках ключей; теперь, когда он был вне пределов досягаемости, я ощутила что-то вроде смутного сожаления. Я так и не смогла узнать его до конца. Я не была влюблена в него, но при иных обстоятельствах могла бы полюбить. Где-то я допустила ошибку: я либо слишком много открыла ему, либо слишком мало. Я оборвала наш «роман», не соблюдя супружеской верности и не получив от любовника никакого удовольствия.