– Все твердили мне, что это мой шанс – работать с Виндхэмом Фарраром, но мне было очень скучно. И почему это все считают Виндхэма гением? Сначала он мне очень понравился, он так кружил вокруг меня: «Дорогуша, то, дорогуша, это», а теперь почти не замечает.
– Все изменится, – утешала я. – В следующей постановке ты получила не такую уж плохую роль. Возможно, у него просто пока нет на тебя времени.
– Думаешь, в этом дело? Да, он был занят. У тебя тоже не было бы времени встретиться с ним. Дэвид высоко его ставит. Но он совершает большие ошибки. Что ты скажешь о назначении Виолы на роль Занки?
– Я еще не видела «Белого Дьявола», – мне неприятно было видеть такую боль и озлобленность. – Если ты подвинешься, то я достану кофе из буфета.
И я сделала кофе, а так как Дэвид отказался вставать, я послала Софи к нему. Я не могла избавить его от обязанности убедить ее в том, что она хорошая актриса. Софи пошла наверх, а я попыталась придумать правдоподобный предлог для телефонного звонка Фаррару. Я по-настоящему завидовала Софи Брент: она ни от кого не зависела. И если бы Виндхэму пришлось выбирать между ей и мной, то победила бы она.
Что же случилось со мной, зачем я нахожусь здесь, склонившись над стиральной машиной? Какие шансы были сейчас у когда-то известной Эммы, чье имя в определенных узких кругах служило темой для обсуждений? Теперь обо мне забыли все: римские марксисты, историки и фотографы из Хэмпстеда, неформалы из двух университетов…
Мне было очень, очень грустно.
Премьера «Белого Дьявола» была очень похожа на премьеру «Тайного брака»: на мне было то же платье, темно-серого цвета, Майк Папини приехал тем же поездом, так же жалуясь на путешествие, мы даже сидели в зале на тех же местах. Единственным отличием было то, что шла другая пьеса, а факт смерти миссис фон Блерке был к этому времени официально объявлен. Учитывая, что пьеса по своему жанру была кровавой трагедией, решили, что она никак не выбьется из общей атмосферы. Кроме того, на этот раз Виндхэм не сидел впереди меня, хотя его сестра с мужем были на месте. Он, вероятно, был чем-то занят.
Пьеса потрясла меня: такая ярость, разрушительная сила и страсть. Все играли хорошо, потому что, как сказал Виндхэм, считали, что каждому досталась лучшая роль. Но по-настоящему яркая роль была лишь у Дэвида. Следя за его игрой, я поняла, наконец, почему Дэвид привез меня сюда: чтобы сыграть лучшую роль в этой ослепительной пьесе. Он подверг меня беспредельной скуке на свежем воздухе и, как он, наверное, предвидел, супружеской неверности. Он нашел себе оправдание: я чувствовала, что все это стоило того. В заключительной сцене, в своей последней речи умирающего, у него были строки, которые были ему ближе, чем все сказанное до этого; прижимая руку к «смертельной ране», он произнес: