Эви сжала кулаки, все тело ее дрожало от ненависти.
— Ты достоин презрения, Адам. Ты постоянно унижаешь меня.
Лицо Адама оживилось.
— Ты сама унижаешь себя, хватаясь за соломинку.
Сверкая глазами, Эви всплеснула руками.
— А что мне остается делать? Ты запугиваешь или подкупаешь каждого мужчину, обратившего на меня внимание. Почему, Адам? Зачем тебе это?
Ни один мускул не дрогнул на лице Адама, он лишь откинулся назад, опершись на высокую спинку кресла.
— Возможно, потому, что считаю их недостойными тебя.
Глаза Эви презрительно блеснули.
— И ты никогда не прекратишь свои жестокие издевательства, не так ли? Я вижу по твоим глазам, что ты думаешь. Я всего лишь «незаконная дочь шлюхи».
Адам резко встал, в то время как Эви продолжала бичевать его:
— Я не забыла тот вечер и никогда не забуду его. Память о том, как ты оскорбил мою мать, дает мне силы терпеть твои издевательства. — Голос Эви дрожал от волнения. — Но когда-нибудь… когда-нибудь, Адам Ролинз, я отплачу тебе за все.
Едва сдерживая душившие ее рыдания, Эви выбежала из комнаты, но Адам оказался возле нее еще до того, как она достигла основания лестницы. Он взял ее за руку.
— Я хочу задержать тебя на минуту, Эви. Пойдем со мной.
Умоляющие нотки в его голосе заглушили ее гнев. Она позволила ему взять ее за руку и подвести к портрету, висевшему в гостиной над камином.
— Ты знаешь этого человека, Эви? За все годы твоего пребывания в этом доме ты ни разу не спросила о нем. Это мой дед, Дэвид Ролинз.
Эви взглянула на волевое лицо на портрете. Она тайно восхищалась им с того времени, когда впервые увидела. Ее притягивали глаза мужчины. Художник уловил едва заметные веселые искорки в их сапфировой глубине.
— В 1773 году он покинул Виргинию и переехал на запад, — продолжал Адам. — Тогда ему было всего лишь семнадцать лет. Не больше, чем тебе сейчас. Он отправился один в поисках неизвестно чего, твердо зная, что в Виргинии ему ничего не добиться.
Он воевал с индейцами, мексиканцами, испанцами и со всеми прочими, кто мешал ему обосноваться на западе, и в конце концов нашел то, что искал. Это было похоже на историю Аниты Марии Пилар дель Греко и Кортеса.
Ей исполнилось в то время только четырнадцать лет. Ее отец был испанским доном, крупным землевладельцем. Упрямый старик старался удержать все, что он считал своей собственностью. Дэвид Ролинз был нежелательным белым американцем, представлявшим опасность для него самого и его владений, и, разумеется, он был не пара его дочери.
Адам слегка усмехнулся.
— Однако старый дон не учел упорства и решительности моего деда. Возможно также, он разглядел в нем такие качества, которые заставили его понять, что с ним бесполезно бороться. Когда вспыхнула революция, дед заявил, что возвращается в Виргинию, чтобы принять участие в борьбе за независимость. Полагаю, старый дон рассчитывал, что время и расстояние охладят пыл юноши, а может быть, надеялся, что его убьют на войне. Во всяком случае, он был уверен, что никогда не увидит этого молодого наглеца снова, и потому согласился на его брак со своей дочерью, когда тот вернется в Калифорнию.