Откинувшись на мягкую спинку дивана, я с наслаждением закрыл глаза. Полежал так немного. Затем взглянул на часы. Красный циферблат дружелюбно подмигивал мне с запястья: 4:11. Я переключил экран на секунду и передо мной замелькало: …56… 57… 58… 59… 00. Еще было одно нажатие кнопки — 4 — 12. Горит ровным светом. Только двоеточия мигает между цифрами. Это были точные часы, я сам ставил их по Гринвичу неделю назад. Маленькие красные числа вернули меня к действительности. Четверть пятого, утро пятницы седьмого декабря.
Я успел уже задремать и, кажется, даже увидеть какой-то сон, когда она наконец вышла. На ней был другой халатик, на этот раз до полу, что делало ее на пятнадцать фунтов легче, на три дюйма короче и на пять лет моложе. Она тихонько села на краешек дивана.
— Я действительно вообразила себе все это, — сказала она совершенно бесцветным голосом. — Теперь я знаю. Ты прав. Боже, насколько же я была близка к краю, подумать страшно! Но когда ты уже так близко, ты… тебя тянет подойти еще ближе. Заглянуть вниз. Может быть, даже упасть туда.
— А этот месяц был лучше?
— С тех пор, как я удрала сюда? Думаю, да. Да, в самом деле лучше, но потом, когда я пыталась дозвониться до тебя и в конце концов дозвонилась, а когда услышала твой голос, не смогла сказать ничего из того, что собиралась… Это был просто предел. Поверь мне, просто предел. Такое чувство, что… что все, что могло и не могло, рухнуло в твоей жизни.
— Кому это было надо? Кому до тебя дело, родная? Кому нужно сводить с тобой счеты?
Она метнула в меня свой особенный взгляд — исподлобья, сквозь темные ресницы.
— Да те. Кто бы Они не были. Те, которые стоят за этим миром и следят за каждым твоим шагом.
— И живут у тебя в голове?
— Повсюду.
— Ты можешь пройти сквозь толпу на тысячах улицах в сотнях городов, и никто не посмотрит на тебя искоса, никто не пожелает тебе зла. Так же, впрочем, как и добра. Им все равно. Все равно, хорошая ты или плохая, больная или здоровая, мертвая или живая. А те, кто обращает на тебя внимание, скорее думают, на что ты им можешь пригодиться в своем маленьком театре. Конечно, на тебе есть ценности: одежда, обувь, украшения, но все остальное — просто живая плоть, и она ценна только для тебя. А плоть у тебя прелестная. Так что никто в этом мире не может против тебя ничего иметь.
— Но это так чертовски угнетает! — воскликнула она горестно.
— Тебя это пугает?
— Да, конечно.
— Но ведь так со всеми. Никто не может ничего сделать с тобой, кроме тебя самой и твоих призраков. А ты стала такой капризной и издерганной, что у тебя начались галлюцинации.