На втором этаже расположены наши спальни. Первый этаж занимает большая гостиная, где стоит мой письменный стол и книжные шкафы. Одна дверь ведет отсюда в кухню, вторая – в комнату для гостей, всегда пустующую, поскольку друзей у меня не осталось.
Есть и третья дверь – входная, она из дуба и имеет довольно внушительный вид. Эта дверь выходит прямо па набережную, то есть на море, и свежесть морских просторов несколько раз на день проникает в наши легкие.
Должен сказать, что интерьер дома куда изысканней, чем можно было бы предположить по скромному фасаду. Не хвастаясь, осмелюсь утверждать, что наверняка немногие знатные граждане Дьеппа живут в таком изящном декоре.
Заслуга в этом принадлежит целиком Пюс. У нее есть вкус, а я даю ей денег столько, сколько она пожелает. Пожалуй, я упрекнул бы ее в некотором снобизме. Она читает все издания типа «Плезир де Франс» и регулярно посещает чудаковатых парижских антикваров. Так что меня окружают довольно странные предметы, значение которых я еще не совсем уяснил. По правде говоря, Пюс так потрудилась, потому что ненавидит Дьепп, и старалась создать иллюзию, будто живет в парижской квартире.
В какой-нибудь книге при случае я обязательно обыграю нашу внутреннюю лестницу. Она ведет в спальни прямо из гостиной и выглядит точно так же, как лестницы, которые мастерят в театре для декораций к бульварным пьескам. В этих пьесах обязательно есть момент, когда героиня, совершив очередную глупость, спускается по лестнице, потряхивая светлой головкой. Совсем как это делает сейчас Пюс; я вижу меж столбиками перил подол ее пеньюара.
И не глядя на Пюс, я знаю, что она встряхивает волосами. Она не пропускает ни одного спектакля в Париже, где есть такая внутренняя лестница, и умеет прелестно копировать все движения этих самых героинь, которые совершают глупости, будучи всегда для нее образцом.
Мне вдруг делается не по себе – я пытаюсь вспомнить, закрыл ли сумочку Пюс после того, как только что рылся в ней. Склоняясь над рукописью, то есть над моими шестью строчками, бросаю взгляд на диван. Вижу сумочку. Она закрыта. В любом случае, глупо с моей стороны волноваться. Во-первых, муж, который роется в сумочке жены, непременно позаботится о том, чтобы по окончании операции эту сумку закрыть. И потом Пюс попросту решила бы, что сама забыла это сделать. Но на воре шапка горит.
Неожиданно отмечаю для себя, что время позднее: чуть больше половины двенадцатого. Когда-то в этот час моя жизнь только начиналась. Но с тех пор, как мы поселились в Дьеппе, в этом доме, который я получил в наследство от родителей, мы постепенно привыкли рано ложиться спать.