– Это-то меня и пугает. Будто я прихожу в себя после глубокого обморока. Неожиданный страх – боюсь шума, света, жизни. Боюсь того, что могу узнать.
Меня охватывает беспокойство, подхожу к нему ближе, вглядываюсь в лицо. Слава богу, все те же пустые, затуманенные глаза человека, утратившего память.
– Может быть, к вам возвращается память?
– Нет, – говорит он, сжимая лоб своими длинными пальцами. – Но во мне происходит что-то непонятное... Какое-то шевеление... Мрак стал иным. Он утратил свою неподвижность. Словно я заперт в темной комнате и слышу, как снаружи дует ветер.
Однако не эти ощущения немощного слепца помогут нам продвинуться вперед. Ну же, тормошу я его, все-таки надо узнать!
Сажусь за стол и склоняюсь над письмом. Неровный почерк, как если бы писал человек в состоянии сильного нервного возбуждения. Написано по-французски, и, разумеется, начинается словами: «Любовь моя».
Услышав их, Улисс вздрагивает.
– Ах, это любовное письмо! Вероятно, его писала та женщина?
Я переворачиваю листок, чтобы взглянуть на подпись.
– Нет. Подписано «Поль».
– "Поль", – повторяет Улисс, его лицо судорожно морщится. – Вы думаете, письмо от меня?
Он подходит к столу.
– Может быть.
– Тогда, значит, меня зовут Поль.
Знаю, он был бы очень рад зваться Полем. Получить, наконец, имя. Но у нас нет никаких доказательств, замечаю я ему, что он является автором письма.
– Постойте! Возможно, есть способ это проверить, Как вы думаете, можете вы что-нибудь написать?
– То есть?
– Ну, я хочу сказать: сохранили ли вы умение писать, несмотря на амнезию?
– Полагаю, что сохранил, поскольку я не забыл речь.
– Тогда садитесь на мое место, – говорю я, вставая. – Вот вам блокнот, вот ручка.
Улисс усаживается за стол.
– Что писать? – спрашивает он, хватаясь за ручку и глядя на меня, как прилежный ученик.
– Все равно что. Или нет, пожалуй. Пишите: «Любовь моя». Сравним с письмом.
Судорожно слов пальцами ручку, он начинает писать и медленно бормочет:
– Любовь... моя...
Я забираю у него листок и сравниваю оба почерка.
Они не имеют ничего общего, и Улиссу, который смотрит со своего места, вытягивая шею, словно жираф, прекрасно это видно.
– Ладно! Значит, меня зовут не Поль, – со злостью произносит он. – И я никогда не писал этого письма!
Я немедленно возражаю:
– Напротив, напротив, вы очень даже могли его написать!
Он смотрит на меня, ничего не понимая. Разница в почерках не так уж важна, объясняю я ему. Его почерк мог измениться вследствие несчастного случая, который с ним произошел.
– Взгляните-ка на то, что вы написали сейчас. Не скажешь, что это нормальный почерк. Будто ребенок писал... Покажите-ка руки!