Я отчетливо понимаю, что Ганс на грани взрыва, хотя он ни разу больше не заговорил со мной о своем намерении отомстить за себя, вернее, «за смерть Франсуазы». Я чувствую, что излить душу ему мешает убеждение, будто я снова попытаюсь его уговорить «не делать глупостей».
Это просто великолепно – человек тщательно скрывает от меня намерение совершить поступок, буквально продиктованный ему мною же. Он убежден при этом, что сумел меня провести! Он думает, что хитер, а в действительности так безумно наивен. Мышка, строящая из себя кошку на глазах у восхищенного кота. Я-то, разумеется, играю ему на руку, остерегаясь расспрашивать о его планах.
Сегодня после полудня у него вдруг случился настоящий приступ депрессии.
– Все кончено, он не придет, – говорит Ганс, который кажется постаревшим лет на десять. – Наверное, ваше письмо не дошло, или ему плевать на ваши откровения.
Стараюсь его подбодрить, хотя и сам в значительной степени разделяю этот пессимизм.
– Естественно, он не вылетел первым же самолетом. Потом эти журналисты постоянно в разъездах. Дайте ему время обернуться.
Он мотает головой, как лошадь, которой надоели удила.
– От этого ожидания я просто становлюсь больным, – стонет он.
– Прекрасно вас понимаю, – говорю ему сочувственным тоном. – Ожидание – одно из самых мучительных ощущений, которые может испытать человек. В этом состоянии все чувства словно обостряются: радость, желание, нежность.
– И ненависть тоже! – бросает Ганс.
– Я как раз собирался добавить. – Достаю из кармана сигареты, предлагаю ему: – Возьмите, попробуйте закурить. Это вас успокоит.
– Нет. Спасибо.
Закуриваю сам. Он, не отрываясь, следит за моими движениями, потом неожиданно произносит:
– Вот что тревожит меня больше всего – вдруг этот человек, в конце концов, появится, и я не узнаю его. Я забыл его лицо, и у меня нет его фотографии, как, например, есть снимки Франсуазы.
– Возможно, шок пробудит в вас...
– Не будем рассчитывать на это! – раздраженно перебивает он. – Я знаю, все это может оказаться очень непростым делом. Я его не узнаю, а он меня узнает.
– Совсем не обязательно, – мой голос звучит вкрадчиво.
– Как это не обязательно?
– Почему вы так решили?
– Ну, не он же страдает амнезией! Он-то должен помнить то, что произошло в Англии, во всех деталях!
– Нам действительно ничего не известно об обстоятельствах вашей первой встречи. Да и была ли она вообще? В вашем блокноте нет ни одной записи о встрече между вами.
– Но на пароходе-то мы по крайней мере видели друг друга, – возражает Ганс.
Ах, тварь, тут он затронул весьма щекотливый вопрос! Надо непременно его убедить, что Дамьен не знает, как он выглядит, иначе все полетит к черту в первые же минуты их свиданья. И я напоминаю ему, что бурное объяснение, которое у них состоялось на пароходе, происходило ночью.