Совсем как этот деспот-полковник.
Несколько бесконечных секунд она сжимала журнал, потрясенная жгучей потребностью, безумным желанием, исходившими от мужчины, сидевшего всего в нескольких дюймах от нее.
Как всякий солдат, он не раз видел смерть лицом к лицу; Абигейл же грозила единственная опасность: что кто-то посторонний обнаружит ее коллекцию. Как всякий солдат, он терпел боль и муки; единственная боль, которую пришлось вынести Абигейл, — боль одиночества. И необходимости вечно притворяться не той, какой она казалась окружающим.
Однако она ощущала желание Роберта так же сильно, как свое собственное. Он вынужден искать забытья в разгар обезумевшего урагана, ей приходится проникаться переживаниями героев непристойных книг и журналов.
Каково это — забыть будущее в объятиях этого человека? Совсем как он… стремится найти забвение в объятиях женщины.
И она — эта женщина, подумала Абигейл, подхваченная приливной волной бесшабашной решимости В темноте она совсем не чувствовала себя пожилой старой девой. И ее тело на ощупь совсем не покажется дряхлым.
И неожиданно откуда-то раздался голос… не ее, конечно, не ее, так же как ноющие груди и пульсация между бедер не принадлежали ей, старой деве, которой давно следовало бы забыть все порывы юности, леди, которая вне зависимости от возраста просто не может испытывать ничего подобного.
— Я помогу вам забыть, Роберт, если вы поможете мне.
— Вы девственница, — бесстрастно заметил бесплотный голос. Лицо Абигейл запылало.
— Д-да.
Ни одна леди не отважится на такое… не сделает такого бесстыдного предложения.
— А что необходимо забыть вам, Абигейл?
— Через три недели мне исполнится тридцать лет. И последние отблески юности навсегда угаснут.
— Тридцать лет еще не конец. Сами поймете, что через три недели будете чувствовать себя ничуть не хуже, чем сегодня.
Абигейл передернуло при мысли о бесконечном унынии и тоске, ожидавших ее впереди.
— Именно этого я и боюсь, Роберт.
— У меня уже больше года не было женщины.
Абигейл сжала ладонями виски: Неужели… неужели он готов принять ее предложение?
— Я прошу лишь, чтобы вы были нежным.
— А если не сумею?
— В таком случае с моей девственностью будет покончено раз и навсегда, — констатировала она спокойно, хотя внутри все дрожало.
И она наконец узнает, кроется ли что-то за мечтами, бессонными ночами и бесконечным томлением.
— В сексе нет ничего чистого и аккуратного, — грубо бросил бесплотный голос. — Он грязный, шумный и потный. Боль может превратиться в наслаждение, а наслаждение может быть весьма болезненным. И если и начну, вряд ли кто-то или что-то меня остановит. Я не успокоюсь, пока не услышу, как ты молишь меня о большем.