— Полиция? А ей-то какое дело? Папа заплатил за ожерелье, разве нет? И что за мысли тебе иногда приходят в голову, Бруно!
Парень лишь улыбнулся.
— И тем не менее… Сдается мне, у нас на свадьбе будет немало полицейских…
Пэмпренетта тут же ощетинилась.
— Легавые на нашей свадьбе? Да кто же это их позовет?
— Легавых, как ты их называешь, Пэмпренетта, никогда не приглашают, они приходят сами… Пойми, если все друзья наших родителей явятся на свадьбу, это будет самое крупное собрание всех багаленти[1] побережья за последние тридцать лет! И можешь не сомневаться, полиция не упустит такого случая взглянуть, как поживают ее… подопечные и освежить в памяти кое-какие лица… А потому даю тебе добрый совет: спрячь свое ожерелье и носи его только дома, хорошенько закрыв дверь. Иначе ты рискуешь провести медовый месяц в Бомэтт[2]…
— Это несправедливо…
— А по-твоему, та, у кого укради тогда ожерелье в Каннах, сочла это справедливым?
Довод, очевидно, смутил Пэмпренетту, и она слегка замялась.
— Ну, это было так давно…
— Думаешь, если бы его сперли у тебя, через пятнадцать лет ты бы на это чихала?
— Ну нет!
Девушка обиженно надулась.
— И вообще, ты сбиваешь меня с толку всеми этими рассуждениями, — добавила она. — Чего ты, собственно, хочешь?
— Чтобы ты больше не воровала…
— И по-твоему, хорошо, если я начну бездельничать?
— Но ты могла бы работать.
— А я что делаю?
Бруно взял ее за руки.
— Послушай меня, Пэмпренетта… Я люблю тебя больше всего на свете и не хочу потерять… А это неизбежно случится, если ты собираешься продолжать в том же духе. Сколько лет твой отец провел в тюрьме?
— Не знаю…
— А мать?
— О, мама — не так уж много… наверняка меньше твоей!
— Свою мать я почти не знаю. По воскресеньям бабушка водила нас смотреть на нее сквозь прутья решетки… И ты бы хотела нашим детям такого же существования?
— H-н… ет.
— И чтобы они стали жульем, как наши родители?
Пэмпренетта вспыхнула и гневно выпрямилась.
— А ну, повтори, что ты сказал!
— Что наши родители мошенники.
— Ах, значит, я не ослышалась… это… это ужасно… Ты чудовище, Бруно! Ты смеешь оскорблять тех, кто произвел нас на свет? И при этом говоришь о каком-то уважении к Святой Деве, той, кого божественный сын поцеловал у подножия креста?
Бруно в отчаянии воздел руки.
— Но какая связь…
— Надо почитать отца и матерь своих!
— Да, когда они достойны уважения!
— О! Так скажи сразу, что мой отец каналья!
— А кто же еще? С утра до вечера он обкрадывает государство!
— И вовсе нет! Просто папа отказывается подчиняться законам, которых не одобряет.
— Все преступники говорят то же самое.