Великий Маспи не шелохнулся. Всякий раз, как упоминали о позорном переходе его сына на сторону полиции, он сконфуженно молчал. Зато Селестину, по-видимому, уже ничуть не волновали оскорбления, брошенные ей в лицо.
— Вот что я скажу вам, Перрин… По-моему, Бруно совершенно прав… Он хороший мальчик и сейчас, наверное, исходит слезами из-за того, что Пэмпренетта, его Пэмпренетта, та, кого он любит с детских лет, изменила данному слову… Только вчера я видела своего Бруно, и если бы вы тоже могли на него взглянуть, Перрин, сразу перестали бы сердиться… Лицо — как у покойника… и отощал — просто ужас… А сам только и говорит, что о Пэмпренетте. «Мама, — сказал он мне, — мне лучше умереть, чем жить без нее… Я слишком ее люблю… И не позволю другому отнять у меня Пэмпренетту, иначе я готов Бог знает чего натворить!»
Мадемуазель Адоль уже не плакала, а рыдала в голос. Ипполит, вне себя от обиды, не слишком вежливо приказал ей замолчать:
— Да заткнешься ты наконец?
Мадам Адоль не могла допустить, чтобы с ее дочкой разговаривали так грубо.
— Ипполит Доло! В нашем доме женщины не привыкли к подобному обращению! А коли тебя не учили вежливости — что ж, я сама быстренько возьмусь за дело!
Жених, уязвленный явной несправедливостью и всеобщими нападками, с негодованием указал на Селестину Маспи.
— Да разве вы не видите, что эта подлая баба пытается поссорить нас с Пэмпренеттой? Маспи, видите ли, не выносят, чтобы кто-то устраивал свои дела, не спросив у них дозволения! И приходят в ярость, коли обходятся без них! Иметь в семье легавого — такой стыд, что они просто свихнулись!
Хотя ее муж продолжал безучастно наблюдать за происходящим, а свекор невозмутимо набивал брюхо, Селестина не желала идти на попятный.
— Бедняжка Ипполит, ты тявкаешь, как шавка из подворотни, но на людях ты бы не позволил себе такого нахальства!
— Совсем как вы, когда к вам пришел Тони Салисето с друзьями и малость поучил хорошим манерам?
Маспи вдруг вскочил.
— Кто тебе рассказал?
— Попробуйте угадать, а?
— Ты что, якшаешься с Корсиканцем?
— Ну и что? Лучше с Тони, чем с легавыми! Вам не кажется?
Элуа снова рухнул на стул. Только теперь он окончательно понял, что время его ушло безвозвратно. Предательство сына лишило Великого Маспи пьедестала. И сейчас он всего лишь Элуа, отец полицейского. Ему хотелось плакать от стыда… Но тут, ко всеобщему удивлению, в наступившей после поражения Маспи тишине раздался дребезжащий голос Адепи:
— При всем при том мы и не выяснили, любит Пэмпренетта Бруно или нет!
Столкнувшись со столь неожиданной противницей, Ипполит вновь утратил хладнокровие.