Маспи-старший выпрямился:
— Ну, знаете, я еще не выжил из ума! И вообще этот Боканьяно был полным ничтожеством!
— А вы?
— Я? Но я же никогда не пачкался в крови!
— А как насчет Боканьяно? Это не вы, случаем, помогли ему перебраться в лучший мир?
— Чистая случайность…
— Подумать только!
Дедушка с большим достоинством описал, каким образом Луи Боканьяно получил заряд дроби.
— Так что это несчастный случай, господин комиссар… Не могу сказать, что жалею о нем, но тем не менее…
— А на суде вы, вероятно, объясните присяжным, что прихватили ружье, собираясь на рыбалку?
— Предосторожность, господин комиссар, обычная предосторожность… И, когда б ружье не выстрелило, этот Боканьяно зарезал бы моего сына! Неужто вы поставите мне в вину отцовскую любовь, господин комиссар?
Совершенно измученный Мурато воздел руки к потолку:
— Да чем же я так провинился перед Матерью Божьей, что она послала меня в этот проклятый город? Ну а вас, Элуа Маспи, зачем понесло к Тони Салисето?
— Я хотел его проучить, господин комиссар.
— И за что же?
— За то, что он едва не прикончил мне сына и убил инспектора Пишранда, который был моим другом.
— Ну, это уж вы хватили через край!
— Во всяком случае, добрым знакомым.
— А у вас есть доказательства вины Салисето?
— Определенных — нет, но кто ж еще мог понатворить такого?
— Представьте себе, именно это мы и пытаемся выяснить!
— Ну, а я уверен насчет Тони.
— Ваше личное мнение никого не интересует… Кроме того, Бруно ранил преступника, а ни на Салисето, ни на Боканьяно нет ни единой свежей царапины. Из-за возраста, а также поскольку я вполне допускаю, что он убил Боканьяно не нарочно, до решения суда я оставляю дедушку на свободе, но пусть не пытается удрать, ясно?
Старик пожал плечами.
— Куда ж это я денусь?
Мурато, не обращая внимания на его слова, снова повернулся к Элуа.
— Что до вас, Маспи, то ради вашего сына я не отправлю вас за решетку, но попытайтесь угомониться. Если Салисето подаст жалобу, мне придется усадить вас в Бомэтт.
— Вы говорили, малыш ранил убийцу, господин комиссар. А куда?
— Надо думать, в руку, в плечо или в ногу, потому как ни из одной больницы о серьезных огнестрельных ранениях не сообщали.
Адолей выводило из себя поведение Пэмпренетты. Она отказывалась от любой еды, плакала или стонала, так что в конце концов довела мать до полного исступления. В отчаянии Перрин схватила дочь за плечи и, как следует встряхнув, заорала:
— Горе мне, несчастной! Ну, скажи, дурища упрямая, когда ты прекратишь строить из себя горькую вдовицу? Ведь не помер он, твой Бруно! Ему всего-навсего съездили по башке! И вряд ли от такой малости парень еще больше спятит!