Дров в костре оставалось все меньше—таяли почти на глазах, и я вылез под дождь, чтобы подбросить несколько сучьев потолще. Под дождем находился я всего секунд двадцать, а куртка промокла насквозь. Зато костер испытание выдержал: горел теперь ровно и высоко. Пламя поднялось такое большое, что мне показалось, будто струи дождя не достигают углей, а испаряются в воздухе.
Надеясь поддержать огонь в силе и слишком часто дров не подбрасывать, мы с Толей подтянули вплотную к костру, но с разных сторон два больших бревна. Так, что угли получились как бы зажатыми по бокам костра. А на эти бревна положили другие, поменьше. И те и другие, казалось, промокли насквозь. Я рассчитывал, что бревна будут гореть много позже, а прежде будут долгое время сохнуть и вдобавок послужат крышей костру.
Укладываясь спать, мы старались поплотнее прижаться друг к другу. Так ненадолго удавалось удержать тепло. Однако неуютно было в нашем логове, надо признаться...
Все молчали. Даже обычной «спокойной ночи» никто никому не сказал. В таких условиях это пожелание прозвучало бы подобно насмешке. Потом, окончательно осознав, что не уснуть, мы сели и стали глядеть на огонь. Толя сказал как-то очень тоскливо:
— Плохо, когда нет магазина...
Мы с Лешей промолчали, внутренне с ним горячо согласившись. Поерзав, Коваленко попросил Алексея:
— Включи свет, что ли... А то совсем темно стало...
Алексей на эту просьбу никак не отреагировал. Тогда Коваленко ее уточнил:
— Люстру, пожалуйста.
— Да он выключатель найти не может,—ответил я за Лешу.
— Не в этом дело, — присоединился к игре Алексей, — пробки перегорели.
Хорошо все же, что люди, когда им тоскливо, могут шутить. И дело даже не в качестве шутки, а в принципе. Раз человек шутит, значит, еще не все потеряно. Значит, есть еще силы, и, значит, осталась надежда. Кажется, даже теплее немного стало...
Выждав, снова легли. Надо попытаться уснуть.
Вокруг густая, кромешная тьма. Дождь в траве шелестит. Огненные языки нет-нет да и высовываются хищно в щели меж бревнами.
Когда-то и эти бревна были деревьями...
Ночь была жуткая. Костер, хоть и сильно горел, грел мало. Тепло его к нам не доходило, а выйти к огню мы не могли из-за дождя. Ноги жгло, а тело и голова все время мерзли. Можно считать, что я совсем не спал в эту ночь. Толя тоже мучился, а Леша—ничего, приспособился. Да и комары, несмотря на ливень, не прятались и почему-то спать не желали. Им, как и нам, не спалось, и они срывали свою злость на нас.
Сытно, насколько это было возможно, позавтракав, Коваленко сделал официальное заявление, сводившееся к следующему: ему надоело есть одной с нами ложкой и он твердо намерен обзавестись собственной. Я сразу подумал, что это—начало падения: сначала он сделает ложку, потом соорудит индивидуальный шалаш и обнесет его изгородью, потом посадит личный малинник, потом построит телегу, потом... Дальше все ясно: мы потеряем его как товарища и полноценного члена нашего коллектива.