Когда он вновь появился, Толя опустил на землю котелок, положил рядом удочку и сделал попытку его поймать. Бурундучок не показался чересчур осторожным.
С горящими глазами охотника, который после долгого преследования настиг добычу, Толя начал подкрадываться. Сначала он хотел накрыть зверька шляпой, но потом передумал, вернул шляпу на ее законное место и медленно протянул руку. Бурундучок убежал в тот момент, когда Толину руку от его хвоста отделяло не более пяти сантиметров. Опрометью зверюшка кинулся в нору, неожиданно—как-то очень уж по-человечески — оглянулся и пропищал что-то сердитое. Я не понял что.
Вернувшись к стоянке, я увидел, что пламя сникло совсем, а Леша, истекая слезами от едкого дыма, сражался с гнусом и старался добиться успеха в борьбе за огонь: костер никак не разгорался. Через полтора часа вернулся и Толя—он еще постоял, перебравшись на новое место. Еще издали можно было увидеть, что он выглядит как человек, крайне расстроенный. Я заглянул в котелок и хорошо понял его: все те же три пескаришки сантиметров по шесть-семь длиной.
Трудно сказать, почему рыба клевала так плохо: наживка была хорошей—Толя червей накопал. Он предусмотрел все,—даже белую леску замазал землей, чтобы в воде не было видно. Вероятно, рыба здесь просто не привыкла еще хватать червей вместе с крючками.
Теперь я знаю, что это такое — тройная уха. Это уха из трех пескарей. Мы варили жалких рыбешек до тех пор, пока не получился мутноватый бульончик, поверхность которого украшали три-четыре звездочки жира. Мы смотрели на нашу тройную уху, с наслаждением вдыхая изумительный запах рыбы.
— Вот это еда! — произнес, сглатывая слюну, Толя.
— Это уже что-то... — сказал Алексей. — Здесь есть белок.
— Давайте скорее есть этот белок, — попросил я, — и все микроэлементы, которые тут содержатся, только быстрее!
И мы напустились. Мы съели тройную уху с таким удовольствием, словно это изысканный рыбный суп, приготовленный по лучшим кулинарным канонам.
Облизав ложку, Толя сказал:
— Если бы пескарей было десятка по два на брата...
Алексей добавил мечтательно:
— Да, штук сто такого размера нам, пожалуй, хватило бы... Но в любом случае мы получили белок.
«Ладно, — подумал я, — будем считать проглоченный белок нашим завоеванием. Но как бы получше изловчиться и наловить рыбы побольше...»
После опостылевшего грибного блюда уха наполнила нас настоящим блаженством. А горяченький смородиновый чай стал великолепным завершением небывалого обеда. О нем мы будем рассказывать детям и внукам.
— За эту уху я заплатил своей кровью,—сказал Коваленко столь мрачным голосом, что я подумал, будто он тут же потребует, чтобы от кого-нибудь из нас ему сделали переливание крови—восполнить эту потерю. Но он пояснил: