Всю ночь сыплет дождик. Небо серое. Рваные тучи несутся клоками. Думал, сильный ветер разгонит всю эту липкую, влажную серость, но нет, нескончаемы грязные пятна на небе. В слабом свете луны они похожи на бледные, неясные призраки... Последняя ночь лета. Но это вовсе не летняя ночь. Хотя она и выдалась даже несколько теплее предыдущих. Прощальный подарок уходящего лета.
Обычно мы готовимся к ночи, как к испытанию, предвидя с уверенностью, что будем жаться друг к другу от холода, выходить поближе к костру, подставляя к огню поочередно руки, спину и ощущая, как просачивается под одежду тепло, непрочное и ненадежное. А потом снова будем ворочаться на своем тесном и жестком ложе, желая, чтобы скорее наступил час рассвета.
А эта ночь оказалась заметно теплее. Проснулся я ровно в полночь. Пламени не было, но ярко светились угли, даже разгулявшийся дождь не смог их загасить. Подтащил два бревна, опустил их концы в горку углей и долго потом сидел и смотрел, как занимается пламя, как яснее проявляются вокруг стволы спящих сосен и как постепенно расступается тьма. Пламя выросло очень высокое, жаркое.
Ярко светила луна. Серебряный свет заливал всю землю вокруг, словно бы покрыв ее фосфоресцирующим инеем. Перевернутый ковш висел среди звезд, и казалось, что так непривычно, ручкой книзу, он повешен чьей-то небрежной рукой.
Иногда на черной поверхности речки в разгоревшемся лунном свете вспыхивают гребешки ряби — голубоватые, ярко светящиеся язычки на фоне бездонной, аспидной черни воды. Тихая, таинственная игра света и тени...
Громко плеснула сильная рыба. Хорошо, Толя спал и не слышал, а то бы в момент кинулся разматывать удочки. А большую рыбу леска, сделанная из расплетенного шнурка, конечно, не выдержит. Лучше уж пусть спокойно спит мой товарищ. Все-таки хоть какая-то компенсация за предыдущие бессонные ночи.
И вдруг отчетливо послышались оживленные женские голоса. Прислушался, затаил дыхание— звучат где-то очень близко от нас. Уже хотел будить Толю и Лешу, как понял: нет никого. Мы одни. Это наша речка журчит на камнях.
А слабость растет. В желудке полный сбой и разлад. Побаливает нудно, весьма неприятно. Сказались, видно, грибочки... И есть поэтому не хочется, и делать что-нибудь—тоже. Одного только хочется: лежать. И чтобы было тепло.
Утром я подошел к пню, чтобы еще раз его оглядеть. Очень старый пень. Более трехсот годовых колец ажурным узором расходились от центра. Наверное, он долго плавал в реке, потом сох на солнце, обдуваемый ветром, пока не стал таким— серым, морщинистым. Откуда принесла его на этот берег река?... А может быть, именно здесь стояло то старое, могучее дерево...