И звезды говорили с ним о своих тайнах,
С ним, мудрейшим и прекраснейшим владыкой Аламута.
Оборвав свою песню на очень высокой ноте, Дуда склонился к ковру и оставался в таком положении, пока владыка не сделал знак своему визирю, и тот поднял Дуду.
Владыка ассассинов сказал:
– Ты понял меня, мои тяжелые труды и мои заботы о людях. И я хочу отблагодарить тебя так, как бы ты сам этого захотел.
– Твое ласковое слово – моя высшая награда! – ответил Дуда. – Единственно, чего я прошу: не препятствуй нашему дальнейшему пути к лагерю великого хана татарского. Я клянусь, что каждый месяц я буду посылать тебе подробные донесения обо всем особенно значительном, что мы увидим.
– Нет! Ты так меня очаровал, что отныне я оставляю тебя навсегда моим постоянным дворцовым лекарем, но и твой молодой спутник все-таки должен подчиниться правилам, которые исполняют все приезжающие в Аламут. Завтра он узнает от моего визиря решение своей судьбы. А теперь я разрешаю всем собравшимся заняться сладостной отрадой, дающей забвение от всех огорчений, которые нам приносит жизнь.
Владыка ассассинов встал. Служанки задернули шелковую занавеску, закрывшую нишу. Там была потайная дверь, через которую владыка удалился, чтобы тоже заняться сладостной дурманящей отрадой, дающей забвение.
Вытянувшись на камышовой циновке, Абдэр-Рахман лежал на боку и посматривал в сторону Дуды. В ушах его еще как будто звучали слова наставника: «Держи в руке трубку, притворяйся, будто куришь, а сам удерживайся. Не затягивайся ни в коем случае, иначе, забыв осторожность, ты потеряешь разум и сам призовешь на себя беду. Незаметно гляди по сторонам, бойся подползающего гада, вора и убийцы».
Но отчего сам почтенный Дуда Праведный забыл осторожность? Он смотрит на гурию-служанку, как она нагревает шарик гашиша над огнем, как его прилепляет изнутри к медной чашечке трубки, как трубку опускает на огонек, вкладывает конец трубки себе в рот, затягивается дымом, смешно вытянув губы и сморщив маленький носик, и затем, тряхнув головой, обращается к Дуде. Почему Дуда, всегда такой степенный и невозмутимый, теперь жадно протягивает дрожащие руки, выхватывает трубку и, быстро выпуская дым, долго ее курит, растянувшись на ковре, и на лице его написано блаженство?
И почему он забыл о своем ученике? Почему он весь погрузился в посасывание трубки, – ее он держит уже двумя руками. Его глаза закатились под лоб, он беспомощно уронил голову и шепчет:
– Еще! Еще одну трубку! О маленькая Мариам, я зову тебя! Вспомни обо мне, спустись с облаков сюда, на грешную землю, где я погибаю. Мариам, дай мне возможность еще раз тебя увидеть, и тогда я готов умереть!