На полевом учении, в рассыпном строю, поручик Новоселов (он же Уставчик) командует:
– Перестать стрелять, встать – направление на мельницу. Бегом!
А кто-нибудь из выпускных лениво говорит:
– Зачем бегать, Николай Васильевич? Жара адова. Полежимте-ка лучше.
Уставчик топочет ногами и слабо кричит:
– Вставать-с, в карцер посажу-с!
Выпускной смягчается:
– Да уж, пожалуй, пойдем, Николай Васильевич. Ведь мы вас так любим, вы такой добрый.
– Молчать-с! Перебежка частями!
Или иногда говорили Дрозду, томно разомлевшему от зноя:
– Господин капитан, позвольте рассыпать цепью по направлению на вон ту девчонку в красном платке.
– Э-кобели! – ворчал Дрозд и вдруг властно вскакивал. – Встать! Бежать на третью роту! Да бежать не как рязанские бабы бегают, а по-юнкерски! Эй, ходу, а то до вечера проманежу!
Этот странный Дрозд, то мгновенно вспыльчивый, то вдруг умно и великодушно заботливый, однажды чрезвычайно удивил и умилил Александрова. Проходя вдоль лагеря, он увидел его лежащим, распластав широко ноги и руки, в тени большой березы и остановился над ним. Александров с привычной ловкостью и быстротой вскочил, встряхнул шапку и сделал под козырек.
– Опустите руку, – сказал Дрозд. Поглядел долгим ироническим взглядом на юнкера и ни с того ни с сего спросил: – А ведь небось ужасно хочется хоть на минутку поехать в город, к портному, и примерить офицерскую форму?
– Так точно, господин капитан, – с глубоким вздохом сознался Александров. – Ужасно, невероятно хочется. Да ведь я наказан, без отпуска до самого производства.
– Да, плохое твое дело. Командир батальона ничего не прощает и никогда не забывает. Он воин серьезный.
– Так точно, господин капитан. Серьезнее на свете нет.
– Н-да, плохое ваше дело: и хочется, и колется, и маменька не велит. Вполне понимаю ваше горе...
– Покорно благодарю, господин капитан.
– А главное, – продолжал Дрозд с лицемерным сожалением, – главное, что есть же на свете такие отчаянные сорванцы, неслухи и негодяи, которые в вашем положении, никого не спрашивая и не предупреждая, убегают из лагеря самовольно, пробудут у портного полчаса-час и опрометью бегут назад, в лагерь. Конечно, умные, примерные дети таких противозаконных вещей не делают. Сами подумайте: самовольная отлучка – это же пахнет дисциплинарным преступлением, за это по головке в армии не гладят.
– Так точно, господин капитан.
Оба собеседника замолкают и молчат минуты три-четыре. Вдруг Дрозд загадочно фыркает и презрительно восклицает:
– Ну и бревно же!
– Какое бревно? – с недоумением спрашивает Александров.