Также и фрау Гирмунду — без задних сапожек осталась.
Так они оба, кожи с когтями на лапах лишившись,
Жалкие, с Брауном вместе лежали, мечтая о смерти.
Наглый ханжа между тем, получив сапоги и котомку,
К ним подошел и особенно стал над волчихой глумиться:
«Милая, добрая, — он ей сказал, — полюбуйтесь, как впору
Ваши сапожки пришлись! Надеюсь, они мне послужат.
Много хлопот вы затратили, чтобы меня уничтожить,
Но постарался я также и, видимо, небезуспешно.
Вы ликовали недавно — очередь снова за мною.
Так уж ведется на свете, приходится с этим мириться.
Я же в пути, что ни день, вспоминать с благодарностью буду
Родичей милых: ведь вы поднесли мне сапожки любезно.
Не пожалеете: всем, что теперь получу в отпущенье
В Риме и за морем, с вами потом поделюсь я охотно…»
Фрау Гирмунда лежала в ужасных мученьях, не в силах
Слова промолвить, но вся напряглась и сказала со вздохом:
«Нам за грехи в наказанье бог вам дарует удачу».
Изегрим с Брауном молча, стиснувши зубы, лежали,
Оба достаточно жалки, изранены, связаны, оба
Всеми врагами осмеяны. Гинце лишь там не хватало:
Задал бы Рейнеке также коту превосходную баню!
Утром притворщик уже занимался усердно делами:
Смазал сапожки, которых два родича близких лишились,
И, поспешив ко двору, королю представляться, сказал он:
«Верный слуга ваш готов вступить на святую дорогу,
Но накажите священнику вашему, сделайте милость,
Благословить меня в путь, чтобы я, уходя, был уверен
В том, что мое пилигримство господу благоугодно…»
Бэллин-баран королевским тогда состоял капелланом, —
Ведал он всеми делами духовными, числясь к тому же
И королевским писцом. Король приказал его вызвать.
«Ну-ка, — сказал он, — над Рейнеке здесь прочитайте быстренько
Ваши священные тексты и в путь его благословите.
Он отправляется в Рим и в заморье — ко гробу господню.
На богомольца котомку наденьте и посох вручите».
Бэллин ему возразил: «Государь, вы, мне кажется, тоже
Слышали, что отлученье с него не снято покуда.
Я же за это могу пострадать, даже очень серьезно:
Если дойдет до епископа, он ведь наложит взысканье.
Лично к Рейнеке, собственно, я ничего не имею.
Если бы дело уладить, чтоб не было мне нагоняя
От господина епископа Прорвуса, чтоб и от пробста[31]
Блудобеспутуса не нагорело мне, и от декана[32]
Храпипиянуса мне не попало, — я б вам не перечил…»
«Бросьте, — ответил король, — вы все эти песни на „если!“
Наговорили три короба слов, а без всякого толка.
Если над ним «ни пера и ни пуха» вы не огласите, —
Черта поставлю молиться! Что мне за цаца епископ?!
Рейнеке в Рим богомольцем уходит, а вы тут — помеха!»