Впрочем, она полагала, что одета вполне достойно, раз уж весь прикид — вплоть до белья — выложил для нее на кровать муж. Рорк разбирался в одежде.
Сама Ева в таких делах не разбиралась совершенно. И сейчас она твердо знала одно: ее тело облачено в нечто зеленое и блестящее, на ее взгляд, чересчур открытое. У нее не было времени на споры, оставалось лишь натянуть наряд и сунуть ноги в туфли — тоже зеленые и блестящие. На таких каблучищах, что ее глаза оказались почти на одном уровне с глазами мужа.
Смотреть прямо в глаза Рорку было делом нетрудным. Скорее наоборот: ведь эти глаза неистовой, неземной синевы украшали лицо, явно вылепленное скульптором неземного происхождения. Куда труднее оказалось поддерживать светское общение с незнакомыми людьми, рискуя в любую секунду навернуться на этих головокружительных каблуках и приземлиться на задницу.
Но она все это выдержала. Стремительное переодевание, еще более стремительное перемещение в частном самолете Рорка из Нью-Йорка в Чикаго, битый час светских разговоров за коктейлями — и званый ужин, за которым Рорк развлекал дюжину клиентов, а она должна была изображать хозяйку.
Что это за клиенты, Ева так и не уяснила. У Рорка были свои деловые интересы в очень многих сферах, и уследить за этими интересами она даже не пыталась. Впрочем, ей казалось, что слово «интерес» не вполне подходит, так как четыре часа подряд она изнывала от скуки, и любой из потенциальных клиентов мог претендовать на приз по занудству.
Хорошо, что обошлось без жертв. Ева считала, что за это ей полагается медаль.
Больше всего на свете ей хотелось вернуться домой, вылезти из блестящей зеленой чешуи, рухнуть на кровать и проспать шесть часов, оставшиеся до следующей смены.
Прошедшее лето было долгим, жарким и кровавым. И вот теперь наступала осень. Ева от души надеялась, что с понижением температуры люди будут менее склонны отправлять друг друга на тот свет. Но прекрасно понимала, что надежда эта весьма призрачна.
Когда она наконец устроилась на мягком, обитом бархатом диване в самолете, Рорк уложил ее ноги к себе на колени и снял с нее туфли.
— Даже не мечтай, приятель! Если я вылезу из этого платья, обратно в него ты меня не загонишь.
— Дорогая Ева, — в голосе Рорка слышалась ирландская напевность, — именно такого рода заявления пробуждают во мне мечты. В этом платье ты выглядишь прелестно, но без него станешь просто неотразимой.
— И думать забудь. Ни за что больше не надену эту штуку и ни за что не выйду из самолета в том, что ты в насмешку называешь бельем. Поэтому давай не будем… О, боже мой!