– Я тоже скучала по тебе, милая, – ответила Кэролайн. – Ты не хочешь поцеловать меня?
Антония вскочила с резного деревянного стульчика и, подбежав к ней на крепких маленьких ножках, прыгнула в уже раскрытые объятия.
Девочка обожала обниматься и целоваться. Хуан тоже, но после недавнего замечания Тадео, что избыток нежностей может превратить мальчика в маменькиного сынка, Кэролайн старалась быть с сыном посдержаннее. Теперь Хуан наблюдал за матерью и сестрой, ревниво надув губы.
Она поставила Антонию на пол и направилась к Хуану, который немедленно спрыгнул с лошадки и, повернувшись к ней спиной, принялся с преувеличенным старанием полировать седло.
– А ты не хочешь поцеловать меня, дорогой мой малыш? – ласково спросила Кэролайн, присев рядом на корточки.
Он помедлил, затем с рыданием повернулся и бросился ей на шею.
– Что случилось, Хуан? – со сжавшимся от любви и тревоги сердцем спросила она.
Сын отстранился, его черные глаза блестели.
– Я хочу домой, – всхлипнул мальчик. – Я скучаю по Марми.
Кэролайн сдержала улыбку: вряд ли Марми мог сказать то же о себе. Десятилетний персидский кот достался им от одинокой соседки, которой пришлось перебраться в дом престарелых. В то время Хуан только учился ходить и считал кота лучшей в мире игрушкой. Двигающейся, мяукающей игрушкой, хвост которой был предназначен для того, чтобы за него таскать, уши для того, чтобы в них кричать, а мягкий пушистый живот – для того, чтобы на нем сидеть или лежать.
– Он же не подушка! – пыталась урезонить сына Кэролайн, но безрезультатно.
Как ни странно, кот вовсе не старался избегать своего мучителя. Он никогда не царапался и не шипел на малыша и не убегал от него, хотя легко мог это сделать. Терпение кота казалось поистине непостижимым.
– Я тоже скучаю по Марми, – призналась Кэролайн. – Скоро мы будем дома. – А я хочу еще скорее! – проворчал Хуан.
Кэролайн вздохнула. Она была полностью согласна с сыном.
Наконец-то!
Кэролайн несколько раз вздохнула с облегчением, неся Антонию к выходу на посадку. Из Кордовы в Буэнос-Айрес они прилетели с опозданием, и нервы Кэролайн, и без того натянутые, грозили окончательно разыграться. Но к лондонскому рейсу успели вовремя.
Последние тридцать шесть часов были самыми трудными в ее жизни. Кэролайн чувствовала себя так, словно внутри у нее тикала бомба с часовым механизмом, готовая вот-вот взорваться.
Внешне ей удавалось казаться спокойной, говорить положенные слова свекрови и свекру и вести себя с Тадео насколько возможно обычно.
Но это было нелегко. Пару раз муж бросал на нее озадаченные взгляды, словно чувствовал, что с нею что-то творится, но не мог понять что.