Аристон смотрел на него, и его лицо становилось серым, как у мертвеца.
– Я не вижу тебя! – бормотал он. – Я слишком утомлен, мое воображение…
– Ты не видишь меня, – шептал ему провидец. – Ты слишком утомлен, твое воображение…
– Аристон! – рыдала Клеотера. – Твое лицо! Твое лицо!
– Прости, – это был не голос, это был отзвук прошедшего града, шелест падающего снега, звук, который тише безмолвия, – себя самого… не ищи…
– Того, чего я ищу, ибо обрету это, но при этом отравлю всю свою жизнь…
– Аристон, Аристон, любимый, ты болен! Твое лицо…
– Если же ты откажешься от этого, счастье…
– Аристон!
– …будет, будет, будет…
Он круто развернулся и бросился к выходу; ноги, казалось, сами несли его. Клео долго стояла и смотрела ему вослед. Затем она опустилась на скамью, закрыла лицо руками и заплакала. Она плакала и плакала, пока ее глаза не опухли так, что она почти ничего не видела, пока родник ее слез полностью не иссяк. Тогда, совершенно опустошенная, к тому же сильно ослабевшая за последние месяцы, когда она ни разу не ела досыта, отдавая почти всю еду, которую ей каким-то образом удавалось добыть, своим детям, как это и свойственно матерям, она уснула прямо на этой скамье.
Она не знала, как долго спала, но в конце концов проснулась с сильной болью в онемевших членах; ей почудилось, что она слышит его голос, зовущий ее по имени, и открыв глаза, она увидела его перед собой. Она тут же поняла, что от наваждения, владевшего им прежде, чем бы оно ни было вызвано – слабостью, болезнью, безумием или даже демоном, – не осталось и следа. Его взор при свете лампады был снова ясен и спокоен и при этом полон какой-то тихой радости.
– Пойдем, Клео, – сказал он. – Я хочу показать тебе нечто такое, что ты должна видеть своими глазами. Ибо, если я расскажу тебе об этом, ты мне не поверишь. Идем…
В полном недоумении она взяла его под руку. Снаружи было еще темно; был тот самый тихий, голубой, призрачный час, за которым следует рассвет. Он поднял ее хрупкую фигурку, усадил на своего коня, сам сел в седло, и они не спеша поехали по безлюдным улицам. Он остановил коня возле какого-то дома, медленно и осторожно слез с него – ибо, по правде сказать, его недолеченная рана причиняла ему сильную боль – и протянул руки, чтобы помочь ей спуститься.
– Но ведь, – заговорила Клео, не веря своим глазам, – это же, это же твой дом, Аристон! Ради Геры, что…
Идем, – сказал Аристон и снял ее с коня. Он распахнул дверь, на цыпочках пересек внутренний дворик, открыл еще одну дверь и отошел в сторону, чтобы она смогла заглянуть в глубь спальни, освещенной тусклым светом мерцающей лампады.