.
– Сейчас я пойду в милицию, – сказала она.
– Никуда ты не пойдешь, – ответил Эвен, зевая.
– Откуда ты знаешь? – она коснулась пальцами кровоточащей губы.
– Я понял, что тебе нужно, когда Богумил сказал тебе: «ты, девка», а ты улыбнулась и впервые взяла рюмку.
– Ты слишком сильно меня бил, – отметила она, поглаживая свое лицо. – Ты скотина.
– В следующий раз буду бить слабее.
– Следующего раза не будет.
– Ты все это говоришь только для того, чтобы снова получить по лицу, – засмеялся Эвен. – И все делаешь, лишь бы спровоцировать мужчину на грубость. Только они слишком хорошо воспитаны. Этот адвокат мог тебя просто избить, вместо того, чтобы выставлять голой в коридор.
– Ты где живешь? – спросила она, поправляя волосы перед зеркалом, висящим у двери.
– Нигде.
– Я тебя все равно найду, если захочу, – бросила она, как раньше, презрительно. – Мне Богумил скажет.
– Ничего он тебе не скажет. Я не люблю таких женщин. Уж больно ты быстрая.
– Это я только в первый раз, – оправдывалась она и попросила дать носовой платок. Потом вытерла разбитую им губу. Эвен взял ее под руку и подвел к двери.
– Оставь себе этот платок, – сказал он. – Нельзя с такой губой ходить по улице. И уходи. Ты глупая и вульгарная. Я страшно не люблю бить женщин.
– Может, я и глупая, – сказала Клара, – но она у меня точно такая же, как у умных. Я тебя найду.
* * *
Я написал о Франчишке, Богумиле и Кларе киноновеллу и послал ее Петру, зная, что новеллу все равно не примут. Но я был доволен, что выполнил обязательство и никто не может иметь ко мне претензий. Впрочем, я уже думал о новом романе, замысел которого начинал вырисовываться в моей голове после ночных визитов к доктору Гансу Иоргу.
В один прекрасный день я услышал приглушенные звуки, словно кто-то далеко стрелял из пистолета и лес отвечал ему глухим звуком. Озеро ожило, время от времени его замерзшая поверхность словно начинала дышать, и глубокому вздоху сопутствовал треск раскалывающегося льда. Озеро гудело, стонало, стеклянную гладь перерезали похожие на молнии глубокие трещины.
Во время прогулки я увидел Розалию и договорился с ней встретиться поздно вечером возле кормушек на 138-м участке. В кормушках сена было уже мало, но мне казалось, что это вряд ли нам могло помешать. Когда я там появился, Розалия уже ждала, ее лошадь стояла привязанной к жердям и жевала остатки сена, предназначенного для оленей и косуль. По лестнице мы забрались под крышу и, лежа рядом, целовались до потери сознания. Она расстегнула куртку и блузку, чтобы я мог ласкать ее груди, но когда я хотел снять с нее брюки, она вырвалась, соскочила на землю и, смеясь, ускакала. Теперь мне понятно, почему мужчины называют ее «шлюхой». Мне также стали понятны, впрочем, понятны были и раньше, все ее радости и печали, и я знаю, как она могла бы от них освободиться. Я мог бы это сделать, но не люблю ее и не хотел бы, чтобы она полюбила меня.