Кто виноват? Первое, что приходит в голову: в нашей культуре, являющейся по определению христианской, виновата сама идея «первородного греха», идея познания собственного тела, после чего все и началось – то есть изгнание из рая с отягчающими обстоятельствами.
Но я бы с этим выводом не спешил. Разве не в «Ветхом завете» мы читаем чувственно-телесную «Песнь песней»? И разве не Христос, желая одарить людей любовью, говорил: «Ешьте и пейте, вот моя кровь и мое тело». Значит, пишет Ненацкий, Христос осознавал, что лишь через тело можно вступать в полноценный контакт с человеческой душой.
В этом – высокий пафос его книги, ее значение для нас ныне живущих, и прежде – для тех, кто начинает свой путь, вступая во взрослую жизнь.
Игорь Куберский, член Союза писателей Санкт-Петербурга, заведующий кафедрой лингвистической соитологии Института соитологии, главный редактор Балтийской книжной компании
Выступление Леонида Захарова на презентации книги Збигнева Ненацкого «Соблазнитель» в Санкт-Петербургском Доме книги
В аннотации читателю обещан роман, в котором главный герой – своеобразный Дон Жуан, пытающийся научить любви несчастных женщин. В действительности же собственно главному герою Мартину Эвену отведено лишь не более одной трети от общего объема романа, из которого непосредственно описанию его «благотворительной деятельности» посвящено несколько коротеньких новелл, от силы пятая или шестая часть объема по самым щедрым подсчетам. Зато автор подробно делится своими неосуществленными замыслами создания сценария шестисерийного фильма об Эвене. И всё же считать читателя обманутым вроде бы нет оснований.
А с рецензией… откликнусь, как аукнулось. Если бы какой-нибудь журнал заказал мне статью, хотя бы даже и хвалебную. Ах, с каким удовольствием я предался бы восторгам по поводу всеохватности романа, в котором автор ухитрился затронуть, тьфу – какое там затронуть – глубоко пропахать вопросы теории литературы, а также педагогики, медицины, особенно психиатрии, сексологии, и, кроме того, – этики, морали и нравственности, социологии и прочая и прочая. Как искренне я порадовался бы за читателя, которому досталась не очередная развлекаловка с клубничкой, но чудесный сплав глубокого научного исследования, эссе, трактата, учебного пособия, короткой новеллы, романа (а возможно даже и мемуаров), выполненный незаурядным мастером-беллетристом. Вот и определение жанра: роман-эссе. С обстоятельностью гурмана я посмаковал бы причудливую, но тонко организованную архитектонику произведения. Как велико было бы искушение преклониться перед эрудицией автора, его интеллектом и небанальным образом мыслей – а многие из его посылок и философских обобщений настолько интересны, что могли бы послужить темами для диссертаций. Роман-программа? Роман-провокация? Но все же я оставил бы разбор содержательной части другим рецензентам, поскольку уверен: вряд ли кто-нибудь упустит такую возможность – уж больно лакомый кусок!