– Нужен рецепт врача. Я тебе оставлю штук двадцать таблеток, а когда они кончатся, пойдешь к врачу, расскажешь, что с тобой, и попросишь лекарство, которое называется «Плацебо»[44].
– Плацебо, – повторила она, чтобы лучше запомнить.
– А вообще, почему ты второй раз не пошла к врачу?
Рита возмутилась:
– Думаешь, что мы здесь такие же, как женщины в больших городах? По любому пустяку бежим к врачу? Я не считала, что у меня какая-то болезнь, просто такой уж уродилась.
Эвен вынул из бумажника целлофановый конверт и дал ей таблетку от головной боли.
– Ты не рассказывала о своих проблемах подругам?
– Говорила Катрин. Она сказала, что мне надо идти к хирургу. А я боялась операции.
– А мужчины?
Она многозначительно постучала пальцем по лбу.
– Каждый хочет только добиться своего. Ты другой. Я сразу это почувствовала, когда ты подошел ко мне.
– Не придумывай. Ты ничего не чувствовала. Сейчас чувствуешь, но речь идет о другом.
– Можешь говорить, что хочешь, но я знаю, как все было. А тебе не обязательно оставлять эти таблетки. Я буду тебя ждать.
– Не болтай глупости, – он положил целлофановый пакет в ящик тумбочки. Потом на листке бумаги написал «Плацебо» и бросил его на пакет. – Кто знает, вернусь ли я. Меня могут убить.
Она даже привстала с кровати.
– Надеюсь, ты это говоришь не всерьез.
Эвен погасил свет и лег рядом с ней. Обычная таблетка от головной боли могла не подействовать на ее страхи, поэтому он начал говорить о смерти. О своей смерти. Когда-то Мартин читал, что в периоды всевозможных бедствий и катаклизмов в Средние века, во время крупных эпидемий и пожаров, люди толпами бесстыдно сношались на улицах. Еще мальчиком он видел солдат, совокупляющихся на кладбищах, распаханных артиллерийскими снарядами. Один автор описал историю солдата и его жены, которые неожиданно встретились на фронте и не могли друг с другом спать, потому что им мешал услышанный через стену плач родителей по ребенку, который погиб от разорвавшейся гранаты. Возможно, и в этом тоже была какая-то правда, но он в нее не верил. Вот почему, поглаживая живот и грудь женщины, Эвен говорил о своей смерти. О том, что, быть может, когда он будет переходить горы, его нагое тело останется на мокрых скалах.
– Нет, нет, нет, – кричала Рита почти беззвучно, все крепче и крепче прижимаясь к нему, впиваясь зубами в его шею.
Но мужчина оставался холодным, словно не только мысленно, но и телом блуждал где-то по горным тропинкам.
– В прошлом году, – сказал он тихо, – мы туда пошли вчетвером. Роберт, Генрих, Пьер и я. Три дня ждали в мотеле возле границы, когда на горы опустится туман. Потом Генрих на пустой машине переехал границу, а мы с грузом за спиной пошли в горы, чтобы встретиться на восьмом километре, но уже с той стороны. Роберт там родился, знает все горные тропинки, а туман делал нас невидимыми. Мы поднимались через перевал два часа, потом отдохнули в шалаше пастуха и снова в поход, но уже через вершины. Очень скоро стало темно, было скользко, потому что туман, оседая на скалах, быстро замерзал. Роберт шел первым, а я за ним, в конце тащился Пьер. Он впервые шел с нами этим путем, но делал вид, что ему не страшно. Неожиданно я услышал крик за своей спиной, обернулся, но парня уже не было. Крик эхом отозвался среди скал, потонул в тумане. Это был страшный крик, как будто призыв, протяжный и резкий. А потом сухой, негромкий удар где-то внизу, и тишина, такая пронзительная, что я слышал учащенное дыхание Роберта. Он судорожно схватил меня за руку и стоял, не двигаясь. Утром мы спустились вниз, Пьер лежал…