— Скажи, Иван, — вслух шепнул старик Почиталин Бурнову.
— Ты постарше, тебе говорить, — отозвался вполголоса тот.
— Говори, Яков Васильич, — громко поддержал Бурнова Лысов. — Чего там бояться, люди свои!
— Мнётесь чего? — нетерпеливо и резво понукнул Пугачёв.
— Страшатся вас, ваше величество, то и мнутся, — пояснил Коновалов, шагнул вперёд, и под ним со скрипом погнулась половица.
— А ты не страшишься, Василий? — спросил Пугачёв.
— Я смелой, скажу за всех, — махнув рукой, ответил Коновалов. Он вдруг принял деланую позу и заговорил не своим голосом, словно самый склад заявления, его предмет и общность мнений товарищей заставляли отречься от самого себя ради защиты общего интереса. — Докладывает военная вашего величества коллегия, что пора на зимовку в Яицкий городок и по Яику становиться вниз до Гурьева и до самого моря. Судит коллегия, что Оренбурха не взять — силён, а зимовать тут, по рассуждению атаманов коллегии, голодно, да и войска с Питербурха нагрянут — укрыться было бы где! — Коновалов побагровел и, вынув синий платок, вытер с лица пот. — Хлопуша в заводах побит — значит, пушек не будет, а без них, знаешь сам, Оренбурха не взять… — Коновалов огляделся по сторонам, встретил взгляд Кожевникова и, припомнив, добавил: — Да инородческий корпус башкирцев супруга ваша, анпиратрица, призвала наши станицы грабить. Башкирская кавалерия рыщет уже недалече. Сам знаешь — башкирцы каков народ в драке! С той стороны марширует на нас Декалонг, с той башкирцы, тут Корф в Оренбурхе — мы как куры в котёл попадём!..
Коновалов замолк. Молчали и остальные…
— Испужались? — спросил Пугачёв. Молодые глаза его блеснули насмешкой. — Корф страху задал? А вы бы Чике сказали не воровать — пропил казачество! Кабы не он, мы б и Корфа отбили, не впустили бы в Оренбурх.
— Теперь не воротишь! — отозвался Лысов.
— Ладно, — остановил его Пугачёв, которому был всегда неприятен этот наглый, как жирный кот, атаман. — Яйца курицу не учат. Как время придёт, велю на Яик сбираться…
— Коновалов не все сказал, — прервал Пугачёва Лысов, и в «голых» глазах его сверкнула упорная решимость бороться.
— Ещё чего?! — грубо спросил Пугачёв, взглянув на Коновалова.
— Ещё, ваше величество… — запнувшись, заговорил Коновалов, — судит военная ваша коллегия… что… государю… мол… что непристойно, мол, государю казачонка за сына держать… От того народу сумленье…
Трушка, робко взглянув на отца, придвинулся ближе к нему.
— Чего-о?! — грозно привстав с места, спросил Пугачёв, словно загораживая собой сына.
— Отпустите, ваше величество, Трофима Емельяновича к матери, — сказал до того молчавший старший Почиталин.