— Какой у тебя большой рот, я хотела сказать — глубокий…
— Разве это плохо?
— Смотря для чего. — Она смеется. — Мне кажется, что ты иногда ее съешь…
— Кого ее, тебя?
— Мою грудь.
— Она мне нравится.
— Мне нравится, что она тебе нравится, — говорит она и наклоняется.
— Ты ее съешь, если тебе хочется. Я разрешаю, пожалуйста.
Я улыбаюсь смущенно, стараюсь, чтобы не увидели ее фосфоресцирующие глаза.
Раздается звонок телефона в коридоре.
— Отвернись, пожалуйста, — говорю я.
— Ты всегда такой застенчивый? Я не люблю своего тела.
— Ну пожалуйста, Наташ.
— Не-а. — Она смеется. — Я ни разу тебя не видела смущенным, я и не знала, что ты стесняешься.
Я резко набрасываю ей простыню на лицо, и, пока она приходит в себя, я уже за шкафом, бегу в коридор, по пути к телефону. И слышу, как она смеется.
— Да.
— Санечка, здравствуй.
— Здравствуй.
Молчание в трубке.
— Ты не рад, что я тебе звоню?
— Нет, почему, это нормально.
— Ты же мне оставил телефон и разрешил, чтобы я звонила. — Она подчеркивает слова.
— Да, мама.
— Как живешь, мой родной?
— Нормально, спасибо.
— Ты был сегодня дома?
— Да, но скажи ему, что я ничего не ел из его холодильника, а кормил мальчика, он бедный и вечно голодный. Я всего пробыл там полчаса.
— Санечка, ну не надо так говорить. Ты же знаешь, что ему не жалко, он и живет-то для тебя. У него тяжелый характер, но он хочет, чтобы из тебя человек получился. «A mensh», как он говорит, а по-другому он с тобой справиться не может и, как всегда, перегибает палку. Я ему говорила много раз. Ты же его знаешь: упрется и все, даже когда не прав. Я сама от этого нередко страдаю. Но он же любит тебя.
— Я согласен. Что еще?
— Я тебе помешала? Ты так говоришь.
— Нет, я просто спал и раздетый стою в коридоре.
— Папа хочет пригласить тебя завтра на обед, у него годовщина, юбилей. Я приготовлю много вкусного. Ты… придешь?..
— Я не знаю, мам, рано еще.
— Я тебя очень прошу, будь умней его, хоть раз. Ты же у меня умница, ты мое золотко. Для кого же мне еще жить, если не для тебя.
— Хорошо, хорошо, мам. Только не говори так, мне больно.
— Так что, сыночек, мне сказать ему? И вдруг у меня мелькает в голове:
— А если я приеду не один, это ничего?
— Конечно, — счастлив ее голос, — с кем угодно и сколько угодно. Ты же знаешь, я всегда твоим близким и друзьям рада. Это что, тот мальчик, ну, голодный?
— Нет, девочка.
— Я ее знаю? Или это новая девочка?
— Это не важно, мам, увидишь завтра.
Она счастлива, что я приеду, и ее уже не волнует ничего больше: у меня самая лучшая мама. Но я вырос уже и, к сожалению, сам не понимаю этого. Я изменился.