Потом она сказала: «Спасибо» и добавила: «Он такой тощий и противный». (Она уже была хорошая пара ему, она все понимала. И привыкала.) Ах, эта красавица Оленька Даличева. Кто знал или предполагал, что так сложится ее судьба.
Мы сидим с Никитой и разговариваем. Мне очень интересно, что он рассказывает, а он рассказывает, какая у него была баба в прошлом году в Коктебеле у Черного моря. Но он как-то по-особенному рассказывает. Ирка ходит в дрезину пьяная. А потом он говорит:
— Саш, пойди налей себе полстакана, а то Юстинов опять вонять начнет и не даст мне выпить.
И даже слово «вонять» у него очаровательно звучало. Я иду и делаю, что просил Никита: наливаю.
Боб с Ленкой сидят в углу, обнявшись, и лениво целуются.
Никита еще долго мне рассказывает, а я приношу ему и приношу, от общего стола, где сидит Юстинов и ругается с Иркой. И куда в него столько влезает, думаю я о Никите, но влезает, и рассудок от этого не теряется. Глаза только мутные, впрочем, они всегда такими становились, едва он видел первую посудинку водки: будь то стопка, чашка или полстакана.
Вдруг Ирка орет:
— Я хочу танцевать стриптиз!
И вскакивает на стол (откуда я носил водку Никите), сбрасывая посуду и блюдца. Все звенит, падает и разбивается.
— Ира, слезь сейчас же!
В комнате воцаряется тишина, где-то только звучит музыка, какая-то резкая английская песня.
— Андрюшенька, ну а что здесь такого, я хочу потанцевать голенькая. В этом же нет ничего плохого, правда, Саша? — обращается ко мне она.
Что я ей могу ответить? Никита с сожалением смотрит на нее и с еще большим — наблюдает за ее ногой, которая вот-вот приближается к бутылке с водкой.
— Ирка опять в жопу пьяная, — слышу голос Боба.
И Ленкин:
— Тише, Боря.
Ирка сбрасывает кофточку и двумя руками берется за лифчик со спины сзади.
— Ира! — кричит Юстинов.
— Ну, Андрюшенька. Я же вся буду голенькая, только лифчик сниму с себя, — и она пытается это сделать.
— Ира, я тебе сейчас таких пиздюлей надаю, слезь сейчас же со стола! — орет Юстинов.
Ирке удается, и лифчик расстегивается.
Мелькает маленькая грудь, Ирка дергается. Юстинов резко бьет ее по икрам, она не удерживается и падает, прямо лицом валится в салаты, шпроты, чаши с винегретами — он резко дергает ее на себя и сбрасывает со стола. Она падает на пол, и он со всей силы на нее замахивается.
Я ловлю его руку на взмахе:
— Не надо.
— Уйди, Саш, не лезь не в свое дело. Я сжимаю его руку, удерживая.
— Я кому говорю, отвали и не лезь не в свои дела.
— Не надо, — повторяю я.
— Отъебись от меня, я прибью эту идиотку, — и он пытается вырваться. Я хрущу его рукой так, что болит моя рука, мои пальцы, и говорю: