Савоня, поупорствовав для приличия, присаживается на краю скамьи рядом с Гойей Надцатым, вешает мичманку себе на колено, приглаживает волосы, сквозь остатки которых проглядывает младенчески розовый череп, и, пока Дима-маленький откручивает пробку и разливает всем по бумажным стаканчикам, сдержанно покашливает, делая вид, что осматривает кровлю сторожки. Тем временем Шурочка разливает уху и на обрывках газеты кладет перед каждым по куску рыбы.
– Ой, давайте, давайте! – торопит она. – Есть хочу – умираю!
Стукаются мягкими, гнущимися под пальцами стаканами, Савоня привстает, тоже тянется чокнуться: «Побудем живы, дак…» – выпивает свое степенно, с праздничной торжественностью.
Уха получилась хороша – крепка, навариста, с душистой янтарной пленочкой, и все набрасываются на нее с азартным упоением.
– А вы знаете, – неожиданно разговорилась Рита, платочком вытирая запотевшие очки, – я ведь чуть было не уехала рейсом «Москва – Астрахань».
– Перепутала теплоходы? – усмехается Дима-большой, обирающий мякоть с лещевой хребтины.
– И ничего я не перепутала. Просто не достала путевки. За два дня до меня последнюю продали.
– Суду все ясно.
– Предлагали на сентябрь. Но куда же я в сентябре? В сентябре занятия.
– А что в Астрахани?
– Как – что? Туда и обратно. Есть такой рейс. Пришлось, как видите, плыть совсем в другую сторону.
– А какая разница?
– Не загоришь, зиму будешь бегать бледной дурочкой.
– Бегать черной дурочкой лучше?
– Но в общем-то я ничего не потеряла. Здесь, оказывается, тоже неплохо. И потом, все на юг и на юг, ужас!
– К-кому добавки? – Дима-маленький, взявший на себя роль виночерпия, отшвыривает через плечо пустую бутылку и распечатывает новую. Шурочка тоже не забывает подливать юшки и оделять рыбьими ломтями, набитыми желтой икрой, похожей на пшеничную кашу.
– Ой, мальчики, не могу! – наконец переводит она дух и двумя пальцами трясет на груди свитер. – Ах, жарко стало!
– Накижалась? – хохочет Дима-большой.
– Ужасно как наелась!
– Давай отстегну юбку.
– Димка, ты невыносимый тип! – обижается Шурочка. – При тебе нельзя ничего сказать. Отчего ты на себя напускаешь?
– На меня дурно влияла улица.
– Болтун! Ты лучше скажи, за что тебя отчислили из института?
– Не отчислили, а ушел по собственному желанию. Как в Одессе говорят, это две большие разницы, мадам.
– Нет, правда. Ты прошлый раз что-то такое говорил… Что-нибудь натворил, да?
– Бывает, Шурок, бывает…
– И что ты будешь делать, несчастный?
– Поеду к бабке в Тюмень, у нее там корова. Или к Димке в Калугу. Буду помогать ему отливать зубы для пенсионеров.