Поезд подкатил к люнгсетскому вокзалу. Взяв чемодан и сумку, Ермунн вышел из вагона. Постоял с минуту на платформе, вдыхая свежий горный воздух. Раскланялся со знакомыми. Потом двинулся к стоянке такси, откуда на машине поехал в родную усадьбу.
Дома был семейный обед и приятная застольная беседа. Ермунн рассказывал о своем путешествии, о Мадейре, делился столичными новостями. Взамен его угощали местными сплетнями: кто со времени его последнего приезда женился или вышел замуж, кто собирается, а кому давно пора, да он не хочет. Кто умер и кто болеет. Так было каждый раз. Тут все друг друга знали, и Ермунн тоже знал почти всех. Новости были как радостные, так и печальные. Ермунну всегда было особенно грустно слышать об отошедших в мир иной давних знакомых, местных чудаках. Теперь ему сообщили, что после рождества отправился к праотцам старина Щепка. Да помогут ему небесные силы с его опротестованными векселями!
Беседа за обеденным столом повернула на более серьезные темы. Ермунн рассказал родным о цели своего приезда и о своем решении. Мать приняла его затею в штыки, но Ермунн успокоил ее тем, что будет вести работу втайне и постарается быть как можно осмотрительнее Они согласились на то, чтобы он пожил в гостинице, однако уговорили его непременно приходить домой есть.
Он уже собирался в гостиницу, когда отец принес толстое письмо. Письмо предназначалось ему, Ермунну Хаугарду, и было адресовано на Люнгсет. Его получили недели две тому назад. Ермунн вскрыл конверт. Оттуда выпали три номера газетенки бывших нацистов. И записка, в которой Ермунн прочел:
«Как нам стало известно, ты, большевистское отродье, задумал ворошить наше прошлое. Только попробуй! Ты у нас весь на виду, и мы тебе живо покажем, где раки зимуют, если ты станешь слишком усердствовать в своем грязном деле. Считай это нашим первым и последним предупреждением».
Письмо было без подписи, но внизу были нарисованы солнечный крест, свастика и особая руна, которую использовал в качестве эмблемы «Норск фронт». На конверте стоял штемпель Нутоддена.
Ермунн внимательно изучил текст. Судя по манере письма, которой стали обучать сравнительно недавно, писал это человек молодой, «…слишком усердствовать в своем грязном деле». Неплохая формулировочка, подумал Ермунн. Там, где он копался, грязи действительно хватало.
Вечером он долго лежал у себя в номере, погруженный в раздумья. Угроза. Значит, у Института истории оккупации Норвегии, как он и думал, обширная сеть связей. Он нисколько не сомневался в том, что угрозу спровоцировал телефонный звонок из бара «Локона», когда в институте записали его фамилию. Дело начинало пахнуть керосином. Зато они снова попались на его приманку. А приманок у него в запасе было еще много.